Волкодав
Шрифт:
– А ребенка? – спросила она. – Ребенка ты мог бы убить?
Волкодав подумал и сказал:
– Сейчас не знаю. Раньше мог.
Сказал и заметил: кнесинка сделала усилие, чтобы не отшатнуться. Откуда ей было знать, что он сразу вспомнил подъездной тракт рудника. И детей на дороге.
Кормили их так. Привозили корзину вяленой (и откуда только брали в горах?) рыбы. Сколько подростков, столько же и рыбешек. Все вываливалось в одну кучу наземь. Кто смел, тот и съел. Серому Псу было тринадцать лет, когда один из них, пятнадцатилетний, надумал пробиваться в надсмотрщики. И начал с того,
Еще в памяти Волкодава упорно всплывали малолетние ублюдки, которых он расшвырял тогда на причале. Хотя он и понимал, что вспоминать о них вовсе не стоило, а уж кнесинке говорить – и подавно.
– Вы, венны, очень держитесь за родню, – неожиданно сказала она. – Как вышло, что ты живешь не в семье?
Похоже, она успела решить, что его выгнали из дому за преступление. Волкодав долго молчал, прежде чем ответить. Разговор нравился ему все меньше.
– У меня нет семьи, госпожа. Она посмотрела на бусину, переливавшуюся в его русых волосах, и решила похвастать знанием веннских обычаев:
– Но ведь ты женат? Или это подарок невесты? Волкодав улыбнулся. Кнесинка еще не видела, чтобы он так улыбался.
– Той, что подарила мне эту бусину, всего десять лет, госпожа.
Елень Глуздовна уселась поудобнее и попросила:
– Расскажи мне о себе, Волкодав.
Рассказывать о себе ему совсем не хотелось. Он снова начал осматриваться кругом и молчал так долго, что девушка не выдержала:
– Здесь никого нет, кроме тебя и меня. Поехала бы я сюда с тобой, если бы не доверяла тебе?
Волкодав подумал о том, что тоже вполне ей доверяет и, уж конечно, ни в коем случае не имеет в виду ее обижать. Просто, чем меньше наниматель знает о телохранителе, тем обычно и лучше. Складно и красно объяснять он, однако, не выучился. Он так и ответил:
– Я плохо умею рассказывать, госпожа… В это время из-за куста, гулко хлопая крыльями, взлетела большая темная птица. Волкодав мгновенно прижал кнесинку к земле, одновременно подхватывая лук и бросая стрелу к тетиве… и только тогда осознал, что это был всего лишь безобидный глухарь, едва перелинявший и надеявшийся отсидеться в кустах. Следом за птицей на открытое место выбрался Мыш, и Волкодав понял, кого следовало благодарить за переполох. Он ослабил тетиву, глубоко вздохнул и выпустил кнесинку.
– Ну ты меня напугал… – выговорила она, и голос жалко дрожал.
Бедная девочка, до чего же ей страшно, осенило вдруг Волкодава. Храбрится, требует, чтобы оружному или на худой конец простому бою ее учил… в глухое место без охраны рвется скакать… а у самой от малейшего шороха сердчишко, как хвост овечий, трепещет. Ну я и бревно, коли сразу не понял…
Он решил подбодрить ее и сказал:
– Я тоже испугался, государыня.
У нее совсем по-детски запрыгали губы:
– Мне страшно, Волкодав… мне так страшно… скорее бы отец возвратился… Все время крадутся… ночью, впотьмах…
Уткнулась лицом в ладони – и слезы хлынули. Волкодав пересел поближе и обнял девушку, не забывая поглядывать кругом. Гордая кнесинка прижалась к нему и расплакалась
– Не бойся ничего, госпожа, – сказал он тихо. Помолчал и добавил: – Подумай лучше, как глухарь-то напугался.
Кнесинка подняла голову и попыталась улыбнуться сквозь слезы. Сколько ей лет, подумал Волкодав. Шестнадцать? Семнадцать?.. Самая пора бы со сватами беседовать да доброго мужа присматривать. Такого, чтобы никто чужой впотьмах ночью не крался и даже сон дурной за семь верст облетал…
Он сказал:
– Не плачь, государыня. Хочешь, поедем домой? Она кое-как утерлась:
– Нет… погоди.
Тоже верно, размышлял Волкодав, спускаясь следом за нею к берегу заводи. Поддайся страху один раз – потом попробуй избавься. Кнесинка умылась, пригладила волосы и стала совсем прежней, если не считать припухших век и покрасневшего носа. Пока доедет до города, все и пройдет.
– Отец говорит, я в людях смыслю, – окрепшим голосом сказала она Волкодаву. – Я стану угадывать, а ты меня поправляй. Хорошо?
Он неохотно ответил:
– Как скажешь, госпожа.
– Ты дерешься так, что дядька Крут тебе удивляется. И честь блюдешь. Значит, ты был витязем, – решительно начала молодая правительница. – Наверное, ты был ранен в бою, попал в плен и угодил в рабство… – Она выжидательно смотрела на Волкодава, но венн молчал, и она нахмурилась: – Нет, не то. Крут говорит, ты всего четыре года… И как получилось, что тебя не выкупили из неволи?
Волкодав покачал головой:
– Все было не так, госпожа.
Продолжения не последовало, и кнесинка поняла: больше она не выжмет из него ни слова. Он просто сидел и смотрел на нее. И молчал. Страшный человек. Опасный каторжник, клейменый убийца. Кнесинка вдруг почувствовала, что доверяет этому страшному человеку полностью, бездумно и беспредельно. Она захотела сказать ему об этом, но не нашла слов, поперхнулась и спросила ни с того ни с сего:
– Почему ты пришел в Галирад, Волкодав? Он пожал плечами.
– Мне было все равно, госпожа.
Мыш, уставший ползать в траве, вернулся к нему и устроился подремать на ременной петельке, притачанной к ножнам меча. Кнесинка подумала о том, что городской человек, решив спрятаться, бежит в лес и воображает, будто там его никто не найдет. А лесной житель, наоборот, полагает, что легче всего затеряться в большом городе. Еще она подумала, что такому, как Волкодав, затеряться ой как непросто. Такие не умеют сидеть тише воды, ниже травы. Такие без конца заступаются за осужденных еретиков и за нищих старух и с мрачным достоинством ждут приговора, когда их приводят в суд по навету.
Волкодав заново обшарил взглядом светлое редколесье, отмечая успевшие сдвинуться тени. Любопытная пищуха опустилась на низкую ветку, посмотрела на него сперва одним глазом, потом другим, вспорхнула и полетела ловить комаров.
– Все-таки ты должен научить меня сражаться, – решительно проговорила кнесинка. – Ты – мой телохранитель, не батюшкин… меня и слушай, не его. – Венн молчал, и она, опустив голову, тихо добавила: – Я не посягаю быть воительницей, как моя мать. Я просто не хочу больше бояться… – И вскинула голову, глаза снова заблестели задором: – Я слышала, как забавляются лучшие бойцы твоего племени. Кто-нибудь разгоняет на них тройку, и они ударом в оглоблю опрокидывают всех трех коней! Ты так можешь?