Волкодав

Семёнова Мария Васильевна

Старуха отложила вышивку, потом проворно поднялась и подошла к ним.

– А ну, пусти девочку! – взъелась она на Волкодава. – Такому только доверься, все руки пооторвет!

– Нянюшка! – возмутилась кнесинка Елень, Волкодав выпустил ее и повернулся к старухе.

– Я-то не оторву, – сказал он. – Я к тому, чтобы другой кто не оторвал. – И протянул руку: – Хочешь, убедись, что госпоже нет обиды…

Коричневая, морщинистая старухина лапка с удивительной быстротой исчезла под длинным, до пят, черным шелковым волосником. Когда она вынырнула наружу,

в ней подрагивала острая, точно стилет, длинная шпилька. Блестящее лезвие до половины покрывала засохшая желтоватая пленка.

– Уж как-нибудь и дитятко обороню, и себя!.. Она, вероятно, в самом деле что-то умела. Лет этак пятьдесят назад, когда ее посадили над колыбелью матери нынешней кнесинки. Зря, что ли, она прозывалась Хайгал – Разящее Копье. Да. Волкодав мог бы одним щелчком избавиться и от шпильки, и от старухи. Что там он – любой из братьев Лихих, к которым она благополучно встала спиной…

– Грозна ты, бабушка, – сказал Волкодав миролюбиво. – Как же ты врага встретишь, если уж меня, телохранителя, ядовитой булавкой потчевать собралась.

– Нянюшка, – повторила кнесинка Елень. Бабка смотрела на них темным старческим взором, не торопясь уступать. Наверняка, она и сама понимала – сколько она ни хорохорься, молодые ловкие парни оборонят «дитятко» гораздо лучше нее. Но просто так сознаться в этом она не могла. Зачем ей, старой, тогда на свете-то жить?..

Волкодав строго покосился на ухмылявшихся близнецов и сказал кнесинке:

– Успокой няньку, госпожа, пускай видит, что ты и сама себя отстоишь.

Когда кнесинка в третий раз грянула его оземь, старуха заулыбалась, а после седьмого спрятала наконец свою шпильку. За это время Елень Глуздовна совершила, кажется, все мыслимые ошибки; если противник не вовсе дурак, он вывернулся бы из любого положения, давая отпор. Волкодав еще объяснит ей это. Но не теперь.

Нянька растаяла окончательно, когда подошло время передохнуть, и ее девочка, ополоснувшись в реке, вместе с троими прожорливыми молодцами взялась за свежий хлеб и вкусное мясо. Не понадобилось ее уговаривать, как дома, отведать кусочек…

Дальнейшего ни близнецы, ни Волкодав сами не видели. Но кто-то из вездесущих и всезнающих слуг подсмотрел, как боярин Крут подступил к старой рабыне с какими-то расспросами. О чем он пытался дознаться, осталось, правда, никому не ведомо. Ясно было одно: ничего из тех расспросов не вышло. Бабка только таинственно закатывала глаза…

Однажды вечером в кром прилетел маленький, усталый сизый голубь. Он юркнул в голубятню, и там его сразу заприметил молодой сын рабыни, приставленный ухаживать за птицами. Юноша осторожно изловил кормившегося голубя и побежал с ним к боярину Кругу. Воевода снял со спинки сизаря крохотный мешочек и бережно вытащил письмо, начертанное на тончайшем, полупрозрачном листе. Такие делали из мягкой сердцевины мономатанского камыша, расплющенной и высушенной на солнце. Крут прочитал письмо и пошел к кнесинке Елень.

Волкодав знал только, что с голубем прибыло послание от государя

Глузда. О чем говорилось в письме, никто ему, телохранителю, докладывать не стал, а сам он не спрашивал. Он видел только, что кнесинка сделалась задумчива и, пожалуй, даже грустна. Это удивило его. Она любила отца и с нетерпением ждала его, так почему?.. Волкодав сперва решил даже, что кнес заболел и задерживается в Велиморе, но потом понял, что дело было в чем-то другом. Если бы кнес заболел, Елень Глуздовна, надо думать, бегом бросилась бы в храм – советоваться и молиться. Но нет. Кнесинка говорила с волхвами не чаще обычного. И вообще вела себя почти как всегда. В конце концов Волкодав решил, что дело его не касалось.

Он надеялся, глупец, что кнесинка удовольствуется несколькими простыми приемами, позволяющими себя отстоять от случайного наглеца. А того лучше, не пересилит отвращения к жестокому и совсем не женскому делу. Ничуть не бывало. Она метала нож, примеривала руку к мечу и стреляла из самострела. Благо тот взводился с помощью рычага и не требовал такой силы, как лук.

Как-то раз, когда кони уже рысили домой, кнесинка Елень спросила Волкодава, как женятся венны.

– Когда девушка взрослеет, парни приходят просить бус, – ответил он. – Если мать позволяет. Потом она одного из них выберет…

Кнесинка выслушала его и надолго задумалась. Волкодав видел, что она хотела о чем-то спросить его, но не решалась. Несколько раз она почти собиралась с духом и даже открывала рот, но в последний миг все же отступалась. И наконец спросила совсем о другом:

– А бывает, что девушку выдают не за того, за кого она сама хочет?

Волкодав считал себя человеком пожившим и кое-что повидавшим, но привыкнуть к тому, что у большинства народов девушку выдавали, так и не мог. У веннов девушка брала себе мужа. Он ответил:

– Бывает, когда это нужно для рода… Но так чаще поступают не с девушкой, а с парнем.

– А случается, что девушка идет против воли и убегает с тем, кто ей нравится?

– Случается, госпожа, – кивнул Волкодав. – Редко, правда. У нас не считают, что это хорошо.

Веннская Правда состояла из многих законов, и был между ними один, осуждавший не в меру властных родителей, чьи дети, отчаявшись избежать постылого брака, накладывали на себя руки. В роду Серого Пса такого, по счастью, никогда не бывало, и Волкодав не стал ничего рассказывать кнесинке. Зачем?..

Она же вдруг решилась и, отводя глаза, наконец-то задала мучивший ее вопрос:

– А может ли ваша девушка… сама сказать мужчине, что он ей понравился? Волкодав ответил:

– Так чаще всего и делается, госпожа. – Поразмыслил и добавил: – Та, что подарила мне бусину, сама ко мне подошла…

– Да она ж дите несмышленое! – неожиданно рассердилась кнесинка Елень. – Во имя Золотых Ключей! Десять лет!.. Что, вот так сунула тебе бусину, и женись?..

– Она дала, а я взял, госпожа, – терпеливо объяснил Волкодав. – Мог не брать. А жениться… Может, она кого получше найдет… Или мать не восхочет…