Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»

Тараторин Дмитрий Борисович

* * *

Палач весь день простоял на монастырской стене, погруженный в молитву и созерцание все нарастающего ужаса. Легион за легионом космические демоны входили в плотные слои атмосферы, а затем, рассредоточившись, обрушивались на многострадальную и не менее многогрешную Русь. Бесы свистели вокруг него, как пули у виска, а иной раз и снаряды (попадались весьма крупные экземпляры). Они уже не только вселялись в тела, обитавшие на российских просторах, но и попросту, нередко достигнув твердой почвы, материализовывались и начинали жить вполне самостоятельной чисто бесовской

жизнью.

Разумеется, Федор духовным своим видением обозревал не только близлежащие окрестности, но и отдаленные пределы. К тому же в своем восприятии как бы забегал вперед, отчего скорбь его только умножалась. Шутка ли, обнаружить, что демоны вовсю соблазняют вконец от жары и бездомности утративших целомудрие россиянок. А с некоторыми, перспективными с точки зрения произведения сатанински ориентированного потомства, даже вступают в брак.

Палач понимал, что миссия его явно переходит в новую фазу. Теперь бродить по городам и весям, физически истребляя бесоносцев, было малопродуктивно. На всех его попросту не могло хватить. К тому же он не был уверен в своей способности нейтрализовывать чистых, не замутненных соседством с человеческой природой демонов. Однако, каков он, его новый путь, постичь Федору не удавалось. «Возможно, отвлекает нескончаемый бесопад», — решил Палач и, спустившись со стены, уединился в келье.

Там он в скором времени впал в некое пограничное между сном и явью состояние, в котором чаще всего и отыскивал ответы на непосильные человеческому разуму вопросы. Как обычно, время перестало для Федора существовать, да и сам он, его самоосознание как таковое куда-то исчезло. Осталось лишь немое, но дерзновенное вопрошание. И оно было услышано. Через несколько часов что-то начало брезжить.

Это не был четкий образ или, скажем, связный текст. Постижение происходило совершенно необъяснимым образом. Да и если бы Палач взялся что-то объяснять, хрен бы он чего в следующий раз увидел. Откровение не поддается анализу и сторонится личностей, к нему склонных.

Однако на этот раз, даже отринув все претензии на рациональное постижение послания, он не смог удержать его надолго перед внутренним взором. Стоило искомой информации у него в душе запечатлеться, как тут же проявилось его человеческое «я», и его из океана пророческой полудремы сразу же вышвырнуло на берег общепринятого бытия.

Федор был озадачен, поскольку у него не было уверенности, что на этот раз он получил подлинное откровение. Было реальное опасение, что его личные терзания и сомнения вклинились в неотмирное послание и исказили его смысл.

Он жестоко пытал себя — не слишком ли много он в последнее время размышлял о Генрихе, имел ли он вообще на это право. Ясно же было с самого начала, что не для того он был когда-то из лап Лома-Али спасен, чтобы какими-то своими проблемами грузиться. Жизнь его с тех пор ему не принадлежала. И права на личные пристрастия он категорически не имел. У мертвецов ведь нет моральных долгов, а он, ходивший по земле в опровержение всех известных законов природы, для мира несомненно давно умер.

Тем не менее нельзя было исключить и того, что информация была полностью адекватна. И тогда многое, и прежде всего то, почему именно он призван был к миссии тотальной зачистки, прояснялось.

Только она, миссия, становилась от этого еще более тяжкой, почти неподъемной. Ведь, согласно открывшемуся, именно тот, перед кем он, Палач, был в неоплатном долгу, совершил нечто столь святотатственное, что Земля в самом прямом смысле слова поколебалась.

* * *

Юра открыл глаза, но тут же снова их потрясенно зажмурил. После тяжелого, наполненного чудовищными видениями беспамятства увидеть такое и сохранить способность адекватно реагировать было проблематично. Сквозь полуприкрытые ресницы он опасливо взглянул вновь и опять чуть не ослеп — настолько по-неземному прекрасная девушка склонилась над ним. Он, впрочем, не различал конкретных деталей ее лица, поскольку все затмевали небесно-голубые блюдца всепонимающих лучисто-нежных глаз.

— Где я? — наконец поинтересовался, справившись с нешуточным волнением, Котелков.

— Вы в подземном наукограде Сталиногорске, — дивно мелодичным голосом ответила девушка.

— То есть вы — наша, своя типа? — обрадованно и нелепо прошептал израненный партизан.

— Своя, а то чья же? — мелодично засмеялась девушка и грациозным жестом указала ему на портрет генералиссимуса, висящий на стене напротив.

— А как вас зовут? — почти уже влюбленно, накрытый с головой волной несказанной радости, выпалил партизан.

— Аэлита, — тепло и как-то по-домашнему улыбнулась девушка.

— А что со мной стряслось, Аэлита? — с вовсе нехарактерной для себя застенчивостью поинтересовался Юра.

— Вы пали жертвой изменнического мятежа. Ваши прежние товарищи предали Родину и своего командира, после чего нанесли вам многочисленные побои средней и высокой степени тяжести, — сообщила Аэлита.

— А как же я выжил тогда? — резонно удивился Котелков.

— Ваше зверское избиение было прервано появлением стада мамонтов, которые и затоптали чуть позже большинство изменников. Несколько, впрочем, захвачены бойцами внешнего контура охраны наукограда и содержатся у нас в КПЗ, — не переставая все так же лучезарно улыбаться, сообщила девушка.

Рассказ этот совсем не порадовал Юру. И вовсе не потому, что он посочувствовал раздавленным мамонтами былым товарищам. Нет, он просто резко засомневался в собственной вменяемости, да и в реальности Аэлиты соответственно. Мамонты — это явно было слишком, они своей откровенной бредовостью разрушали чудесную сказку, в которую он было всем сердцем поверил. Чтобы развеять это навалившееся на него гнетущее подозрение, он собрался с силами и попытался боднуть головой свое виденье. Но тут же уперся лбом в холодную и странно твердую ладонь девушки, умело блокировавшей его агрессию.

— Вы напрасно не доверяете своим ощущениям, — прозорливо заметила она. — Странность той или иной ситуации отнюдь не повод подвергать сомнению ее реальность. Вам придется осмыслить много необычного, если вы хотите по-прежнему быть полезны Родине. Так хотите?

— Служу Советскому Союзу! — с готовностью подтвердил Юра. И у покойного Шуршалина, и у него самого в отряде заведено было отвечать только так, а не иначе. Тем самым демонстрировалась безграничная преданность погибшей, но ожидающей возрождения Империи.