Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»
Шрифт:
Он верил, что неизбежно грядет всемирная исламская революция, а климатические катастрофы ее организаторам только на руку. Ваххабитов ничто не могло удивить, озадачить или повергнуть в панику. Ведь на их стороне играл лучший из игроков и хитрейший из хитрецов — Аллах. А значит, олигархическая карта окончательно и бесповоротно бита. Финансовые спруты, среди которых, кстати, немало иудеев — исконных мусульманских недругов, уже очень скоро угодят в не ведающие пощады руки правоверных. А тогда, как сказано пророком: «Рубите их по шеям…», ну и так далее, и типа того…
Однако
Таким образом, столкнувшись с явным нежеланием вступать с ним в контакт, исламский философ принял решение послать на переговоры с лидером казанских Ринатом Бекчентаевым мужественного и проверенного Лома-Али. Тот, имея не только боевой, но и криминальный опыт, должен был найти общий язык с братвой.
— Салам аллейкум, брат, — улыбнулся чеченец поверх всклокоченной рыжей бороды и раскрыл Ринату свои камуфляжные объятия.
— Здорово, братуха, — ответил тот и прижал ваххабита к своей широкой груди греко-римского борца.
— С победой тебя, Ринат, крыс фээсбэшных твои бойцы много сегодня положили, — уважительно заметил Лом-Али, похрамывая на свежеприделанном протезе. Мужчины прогуливались в тихом скверике неподалеку от площади трех вокзалов, а по периметру его окружали бдительные братки и настороженные ваххабиты, опасающиеся взаимных подвохов.
— Зря ты, брат, не захотел в кабаке встречаться, ты ж раненый вроде, давай хоть на скамейку присядем, — предложил сердобольный бандит.
— Не к чему это, брат. Мне Аллах силы дает. Я воин джихада, мне ни боль, ни смерть не страшны, а вот вы во имя чего бьетесь? — с ходу взял быка за рога чеченец.
— Ты, это, тормози, братуха. Давай без гнилых базаров. Дело есть — говори, нет — разойдемся с миром, — расстроился от такого поворота беседы изначально вполне дружелюбный татарин.
— А ты что думал, я с тобой районы делить буду? Этот ты крышуешь, этот — я? Нет, брат, ты посмотри, оглянись, что с миром творится. Судный день Аллаха близок, — продолжил свою откровенную и навязчивую агитацию ваххабит.
— Да, не хуя мне по сторонам глядеть, брателло, — разозлился Ринат, — я только вперед гляжу — сквозь прорезь прицела. И давай решим, чтоб вот так не смотреть друг на друга, — ты своей идешь дорогой, я — своей. И тереть нам больше не о чем.
— Пророк Муса сказал… — начал снова неуемный Лом-Али и осекся. Прямо на него по аллее шел его кровник Палач.
Федор, ведомый Грозным
Пересекая сквер, Палач игнорировал возгласы братвы и ваххабитов, легко отбрасывая пытавшихся его задержать и, не приходя в сознание, уклонялся от пуль. Он вышел из транса лишь на секунду, столкнувшись лицом к лицу с Ломом-Али, занесшим над его головой дедовский кинжал, с которым он никогда не расставался.
— Опять ты за свое, — бросил Федор коротко. — Ну не могу я тебе долг отдать, не принадлежу я себе.
С этими словами он ловко подсек протез ваххабита, перемахнул через ограду сквера и, по-прежнему неуязвимый для пуль, бегом направился в сторону Казанского вокзала.
Тарелка Фрица шла на бреющем полете над землей Сибирской и пахала ее своими зелеными лучами. Они вспарывали веками никем не тревожимые пласты. А в разверзшиеся глубины летели с неба семена магического кокса. При этом, барражируя над населенными пунктами, инопланетный аппарат коварно и злокозненно разбрасывал над ними мешки с готовым зельем.
Генрих отправился в полет с тяжелым сердцем. Что-то все же чудилось ему нездоровое во всем с ним сейчас происходящем. Но, зайдя так беспредельно далеко в своей жажде национал-революционной активности, мог ли он не то что повернуть назад, но даже чуть притормозить? Нет, разумеется. Кровь, так обильно им пролитая, все же была не водица. Как-то она должна же была оправдаться. Вот и глядел он теперь на землю в иллюминаторе и гнал сомнения прочь, как мог. Между тем внизу творились вещи удивительные и, пожалуй что, невообразимые…
На заливных, изумрудных лугах паслись стада рыжекудрых мамонтов, ошалело счастливых после выхода из многотысячелетнего ледяного сна. Ко всему привычные сибирские мужики, правда, уже начали тревожить их потихоньку. Кое-где постреливали в них, воодушевленные охотницким азартом, из спизженных с армейских складов «калашей», а где-то просто из озорства пробовали забросать того же происхождения гранатами. В результате добродушные гиганты начали потихоньку звереть и затаптывали не только обидчиков, но и всех обитателей поселков, где те пытались укрыться от мамонтиного гнева.
Фриц, наблюдая все это безобразие, не мог скрыть досады — ему пришлось атаковать взбесившихся животных, которые своей древностью вызывали у него симпатию и почтение, дабы под их многотонными ступнями не погиб начинающий кое-где проклевываться урожай коки. Генриха же, напротив, беспредельность соотечественников несколько приободрила. Что-то в этом было от берсерков — ничуть не задумываясь о причинах и последствиях, шмалять по невесть откуда взявшимся слонопотамам.
Еще слегка угнетала Генриха неясность судьбы его побратима-упыря. «Если все же спасся Серега, как он там один, без дружеской помощи и поддержки?» — тревожился экстремист. Он знал, что майор — мужик компанейский и в одиночку ему будет ой как нелегко. А есть ли в Москве майору подобные, этого Генрих узнать не успел, не до того ему, в общем-то, было.