Волкогуб и омела
Шрифт:
— Ты в том клубе вел расследование?
— В числе прочего. Для того и приехал в Вегас.
— Но почему было не прикрыть его сразу? Эти девушки могли бы остаться в живых!
Сайрус сделал глубокий вдох. Интересно, не к одному ли мы психотерапевту ходим.
— И множество других осталось бы неотомщенными. Это тянулось годами, Лиа. Без верховного лидера слишком многое просыпалось в щели. Нам нужны были доказательства против всех кланов, которые в этом участвовали, даже тех, членов которых там не было в тот момент.
— Но когда стали пропадать те девчонки…
— Мы подумали, что тут может быть связь, но закрыть заведение
— А не говорил ты мне — почему?
— Сама знаешь. Я не хотел рисковать, что ты тоже исчезнешь.
— Я — военный маг. Такие вещи — моя работа.
— Нет, это внутреннее дело клана. Себастьян никогда бы мне не позволил обратиться к Корпусу.
— Я бы ни о чем не доложила! Если бы ты объяснил.
Сайрус приподнял бровь:
— Ты — военный маг. Это была бы твоя работа. —Я бросила на него сердитый взгляд, а он тогда сделал как обычно — будто где-то под кожей лица прятал эту улыбку. — Я знал, что нельзя тебе верить, будто ты мне оставишь эту работу, и я потому попросил моих информаторов не вводить тебя в курс дела.
— Ага, и Ниссу тоже.
— Да вот, Нисса. Вот какие жертвы приходится мне приносить ради…
Я столкнула его с кровати, тут же голова высунулась обратно, с той же улыбкой до ушей.
— Для инвалида ты жуть до чего энергична. Поехали?
— Куда?
Я совсем не рвалась слушать вопли, наверняка забившие мне автоответчик. Корпус уже должен был узнать, что глава вегасского департамента сорвался с резьбы, а с ним еще полдюжины оперативников. Меня на долгие недели завалят бумажной работой.
— Рождество пока не кончилось. Осталось… — он посмотрел на часы, — еще сорок семь минут.
— И что?
— У меня там внизу для тебя подарок. — Он бросил на кровать тяжелую джинсовую ткань и мотоциклетную кожу. — Но тебе придется одеться, чтобы его увидеть.
Я натянула одежду так быстро, что всего-то пару раз сверкнула неприличными местами. Потом мы выбрались служебными коридорами, прячась от сотрудников, не собравшихся еще у сестринского поста, и увидели. Под фонарями парковки стоял совершенно сумасшедший «Харли-Девидсон-найт-род» с черным хромом и кроваво-красными акцентами. Это была любовь с первого взгляда.
— Видала когда-нибудь Ред-Рок-Каньон при луне? — спросил Сайрус.
Я тем временем рукой собственника водила по гладкой поверхности без единой зазубринки.
— Нет.
— Сегодня увидишь. — Он перебросил ногу через сиденье такого же зверя, стоящего рядом, только серебристо-черного. — Догоняй!
Он выехал с парковки раньше, чем я успела залезть в седло. Но мощный мотор радостно взревел, пускаясь в погоню, воздух был прохладен, небо звездное, горизонт Вегаса сиял рождественской елкой, и было это как полет.
— А луна-то полная! — крикнул Сайрус, когда мы свернули на Блю-Дайамонд-Роуд.
— И что? Я же не волк!
— Правда? — Губы у него не изогнулись, но он все равно улыбался. — Спорим, я могу заставить тебя завыть?
И он унесся вперед, пожирая мили дороги. Я врубила полный газ и понеслась следом. Можешь, шепнула я про себя. Ты — можешь.
Роб Терман
Молоко и печенье [26]
Роб
Связаться с автором можно на сайте www.robthur-man.net.
26
Оригинальное название: Rob Thurman «Milk And Cookies».
Рождество — отстой.
Витрины с бархатными лентами и канителью, позванивающие колокольчики на каждом углу, снег, подарки, радостное, блин, настроение.
Отстой — он отстой и есть. Да, конечно, всего раз в году, но все равно на раз больше, чем нужно. Певцы, месячники рождественских песнопений, коробки леденцов, и Синди Лу Ху, прыгающая по тротуару.
Слишком много, слишком много, будь оно все проклято.
В семь лет я узнал, что Санты больше не будет. Мне было тринадцать, когда моя сестренка завела шарманку: «А Санта есть на самом деле?» и «А вот дети в школе говорят…» Все как у всех. А что ей было семь, столько же, сколько мне тогда, так от этого еще хуже.
Пришлось врать. Конечно же, Санта есть. И когда мне мама велела отвести ее в магазин показать Санту, я не очень ворчал. Они с папой должны были работать — оба много работают. Мы не бедные, но и не богатые — это точно. Папа хороший охотник, и еда у нас на столе есть, но за электричество и по закладной этим не заплатишь.
Ну, и я сам помнил, как это было, как знание лишило Рождество волшебства. Просто мне не хотелось этого признавать, выставлять себя слабаком. Не хотелось сознаваться даже себе, что и через шесть лет мне не хватает ожидания стука копыт по крыше, перезвона бубенчиков, глухих шагов тех же копыт по дну нашей большой старой печки.
Да, я не хотел этого в упор видеть, но правду не скроешь. Рождество теперь обычный день, как все прочие. Иисус там, церковь, ангелы — все это не про меня. Дают подарки — да, это клево, но вот тот ком ожидания и восторга в груди, когда тискаешь в руках одеяло, когда изо всех сил слушаешь ночь кануна Рождества — этого уже нет.
И не будет.
Скучать по этому глупо — слишком я уже взрослый для такой чепухи, хоть кого спросите. Узнали бы ребята в школе, животики бы надорвал весь класс. Узнали бы учителя — так не знали бы, что и думать. Послали бы, наверное, к консультанту послушать тихих слов, поглядеть на чернильные кляксы и отнести записку родителям. Но никто не знает, и мои учителя скажут все, как один: я никак не мечтатель. Ни в чем. Я больно умный, как они говорят. И отец так говорит, и директор, который больше читает мне нотаций, чем все учителя вместе взятые. Он мне говорил в тринадцать лет, что я слишком еще молод для таких нарушений дисциплины, слишком молод для такого цинизма, слишком молод для такой похабщины.