Волнение
Шрифт:
— Как?
— Не знаю.
— И я не знаю, — призналась Пен. Она наклонилась вперёд, на него, касаясь лбом изгиба его шеи. Он погладил её спину.
— Я не могу тебя терять. Всю свою жизнь я мечтал, что однажды…
— Пен и Боди сидят на дереве и це-лу-ют-ся.
Пен качнулась в его руках.
За дверью, едва видимая в тусклом свете коридора стояла Мелани.
Глава двадцать первая
Мелани
— О, Боже, — пробормотал тот.
— Причина не в этом, — сказала Пен. — Я боялась, что ты улизнёшь и помчишься к Харрисону.
— Шлюха, — спокойно произнесла Мелани.
— Мел! — Отрезал Боди.
Её голова медленно повернулась в его сторону. — Что? — Спросила она.
— Не надо так говорить. Она на твоей стороне. Мы оба на твоей стороне.
— Вы хотели меня одурачить.
— Не глупи.
Спокойная, без тени веселья улыбка застыла на губах Мелани.
Боже мой, — подумала Пен, — что мы с ней сделали?
Боди обратился к Пен. — Мы должны уехать, — решил он. — Не думаю, что стоит дожидаться утра. Я отвезу её обратно прямо сейчас.
— Да.
— Мы не можем уехать, — сказала Мелани. — Ты ещё не трахнул её. Ты должен её трахнуть. Все должны её трахнуть. — От того, как она мягко с улыбкой произнесла это, по спине Пен побежали мурашки.
Боди встал, обошёл вокруг журнального столика, прошёл перед Мелани, и взяв два чемодана стоявших у стены, понёс их к фургону. Стоявшая неподвижно с отрешённым взглядом Мелани, последовала за ним.
Пен тоже поднялась на ноги, убрала стул из-под ручки и открыла дверь.
Боди посмотрел на неё столь полными тревоги глазами, что ей захотелось броситься ему на шею. — Все будет хорошо, — успокаивал он её.
— Не думаю.
— Она справится с этим, когда мы уедем.
Сможет ли? — подумала Пен. — Я не смогу, да и ты тоже.
— Пойдём Мелани, — сказал он нежно.
Она подошла к нему, и её мертвые глаза оставались на Пен. — Сначала пришла любовь, — пропела она низким голосом. — Потом свадьба во всех своих красках, и вот уже Пенни с коляской.
— Прощай, — сказал Боди.
Пен кивнула в ответ.
Они вышли через дверь на террасу, и Пен наблюдала, как Боди с её сестрой спускаются по лестнице. Когда они покинули поле её зрения, она услышала во дворе скрип открывающихся и закрывающихся ворот. Пен обхватила себя руками, чтобы согреться в ночной прохладе, свела вместе голые ноги, и сомкнула зубы, чтобы они не стучали.
Послышался отдаленный звук
Ну вот, — подумала она. — Уезжают.
— Эй, детка, я могу согреть тебя, — крикнул из дверей своей квартиры Мэнни.
Она не чувствовала угрозы или раздражения. Она не испытывала по отношению к нему ничего. Он просто не имел для неё значения.
Войдя в квартиру, она закрыла дверь, накинула дверную цепочку и посмотрела на стул, который служил для этого подпоркой для двери.
К чему волноваться?
Она не боялась. Она смутно понимала, что должна чувствовать облегчение от того, что ей больше нечего бояться, но ей было всё равно.
Войдя на кухню, Пен соединила с розеткой телефонный провод.
Пусть звонит, ублюдок, — думала она. — Он не причинит мне боль. Палки и камни могут сломать мне кости, но слова…
Боди и Пен сидят на дереве и це-лу-ют-ся.
Слова ни за что меня не ранят.
Но как получилось, что всё пошло неправильно?
Они уехали. Я никогда больше не увижу Боди. Мелани будет ненавидеть меня всю оставшуюся жизнь. Она думает, что… Она права.
Боди. О, Боже, Боди.
Она зашла в спальню и включила свет. Ей хотелось лечь и забыться во сне.
Нет даже девяти часов.
Девять. Они пропустили приёмные часы в больнице.
В этот день она даже на миг не вспомнила об отце.
Я навещу его завтра, — пообещала она себе.
В ванной Пен почистила зубы и умылась. Вернувшись в спальню, она сняла одежду. Последними она стянула трусики.
Сидя на краю кровати, она держала их в руках.
Никто их не крал. Всё это лишь в моём сознании.
Нам нечего бояться, кроме нас самих.
Она бросила их на пол, выключила лампу, и пролезла между простынями. Сначала они были холодными прикасаясь к нагому телу, но затем согрелись.
Она подумала о Боди, которому придётся ехать всю ночь, с молчаливой Мелани на пассажирском сиденье. Пытался ли он извиниться? Стала ли она его слушать? Или погрузилась в свой внутренний мир боли?
Не стоит чувствовать себя настолько виноватой, — подумала Пен. — У меня и у Боди есть собственный мир боли, и всё случилось лишь потому, что мы не хотели причинить боль ей.