Волнение
Шрифт:
Позволь ему прийти. Преподнеси сюрприз.
— Или ты просто боялась поднять трубку? Ты не боишься меня, сладенькая?
— Почему я должна бояться? — Спросила она, стараясь унять дрожь в голосе.
Он рассмеялся. Это был тихий, сухой смех, который отозвался в её животе холодом.
— Я надеялась, что ты позвонишь снова, — сказала она.
— Правда?
— То, что ты говорил… Я не раз переслушивала ленту. Мне очень понравилось.
— Тебя это возбуждает?
—
— Во, что ты одета? — спросил он.
Вообще ни во что. Пен пожалела, что не захватила халат на пути к телефону.
Он меня не видит.
— Джинсы и свитер.
— А лифчик на тебе есть? — прошептал он.
Она чуть не сказала да. Ей хотелось, чтобы он был на ней. Хотелось оказаться под плотной тяжёлой одеждой. Она никогда не чувствовала себя настолько обнаженной и уязвимой.
Ни шагу назад, сказала она себе, и содрогнувшись, ответила:
— Нет.
— О, невероятно. В свитере и без лифчика. Я представляю это. Да. О, мой член увеличивается и становится горячим. Ты знаешь, что я хотел бы сделать? Я хотел бы задрать твой свитер и пососать твои сиськи.
— Хочешь, я его сниму? — Спросила она.
— О, да.
Какого черта я делаю? — думала Пен. — Я, что свихнулась?
— Ну вот, — сказала она, — свитер снят.
Он вздохнул. — Твои соски твёрдые?
Она посмотрела вниз. Они были тверды. Но не от желания. — Конечно твёрдые, — ответила Пен.
— Я бы хотел потереться о них членом. А ты хочешь этого?
— Конечно.
— О, я знал, знал. Не желаешь снять штаны?
— Конечно. Одну секунду.
— И трусики тоже. Я хочу тебя голую.
Она услышала его хриплое дыхание. Слушая, она прислонилась к дверному косяку, потёрла холодные ноги, и, посмотрев вниз, заметила, что бёдра покрылись гусиной кожей.
— Хорошо, — сказала она. — Я голая. А ты?
— Разумеется. О, и мой член огромен. Он хочет тебя.
— Он?
— Спайк.
Это почти смешно, — подумала она. — Этот подонок присвоил своему члену имя. Собачью кличку — Спайк. Но это слово так же означает крупный шип.
— Я уверена, что Спайк большой и мощный, — сказала она. — Мне очень жаль, что я не могу его ощутить. — Она услышала эти слова будто во сне. Это не я. Это один из персонажей моих рассказов, разговаривающий с психом.
— Что бы ты с ним сделала?
— Погладила бы его. Уверена он любит, когда его гладят.
— О, да.
— Потом я
— О, сладкая!
— Я бы сосала Спайка, пока он пульсирует у меня во рту, и проглотила бы каждую капельку, а затем облизала бы его дочиста.
Я сошла с ума, как и он.
Сошла с ума, тра-ля-ля, тра-ля-ля.
— Ты бы хотел этого? — спросила она хриплым голосом.
— Да, да. А что потом?
— Ты действительно хочешь знать?
— Скажи мне.
— Почему бы тебе не приехать и узнать?
— Сначала скажи мне.
— Я бы обмазала всего тебя мёдом. А потом ты намазал бы меня, по всем участкам тела, пока мы не станем гладкими и липкими. Потом мы облизали бы, друг друга, пока мёд не станет. Я раздвину ноги и…
— Да, да!
— О, Боже я горю! Давай не будем говорить об этом.
— Пожалуйста.
— Я хочу, чтобы ты взял меня. Хочу ощутить Спайка в моей вагине. Ты ведь тоже этого хочешь?
— ДА!
— Тогда приходи.
— Что?
— Сейчас же.
Наступила тишина, сопровождаемая его тяжелым дыханием.
— Или ты из тех парней, что предпочитают лишь трепаться? Одни слова и никаких действий?
Он рассмеялся. Сухой смех напоминал шуршание бумаги. — Ты узнаешь. Я тебя выжму, сладенькая. Оттрахаю, пока у тебя крышу не снесёт!
— Так иди сюда и сделай это. Довольно болтовни.
Дыхание изменилось.
Боже, я действительно собираюсь размозжить ему голову?
Конечно, чтоб его.
Патронами Магнум.
Я не могу сделать этого.
О, нет? О, нет?
— Давай, жеребец, — прошептала она. — Я вся горю, я хочу тебя. Иди ко мне!
— Да, да. Хорошо. Просто скажи, где ты живёшь.
Что?
— Ты знаешь, где я живу.
— Я приеду, как только ты мне скажешь.
— Мой адрес в телефонном справочнике.
— А как тебя зовут, сладкое сокровище?
— Ты не знаешь моего имени!
— Чёрт, нет. Я набрал случайный номер, и записал его, чтобы можно было позвонить, но…
Пен бросила трубку, и вытащила из разъёма телефонный кабель.
Прислонившись к дверному косяку, она долго стояла, задыхаясь, скрестив руки на груди, и плотно поставив ноги одну к другой. Пен дрожала. Она понимала, что должна чувствовать облегчение, и даже триумф, но вместо этого испытывала тошноту.