Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
– Ну, а как спешная грамота? – резко задал вопрос государь. – От кого?
– Грамотка от наместника твоего новгородского, от Василия Иваныча Китая. Его крепкая стража привезла вместе с нами пятерых старых посадников новгородских, в железо окованных.
Государь переглянулся с дьяком и, оборотясь к стремянному своему, стоявшему у дверей, сказал:
– Поди-ка Саввушка, с начальником стражи моей да прикажи от моего имени взять за приставы новгородских бояр в тесное заключение, да позови дворецкого.
Саввушка вышел, а князь Булгак-Патрикеев достал весьма малый столбец, закатанный
– Идите с дворецким к казначею моему Дмитрию Володимирычу, уговоритесь, когда и как добычу и полон ему сдавать будете. Утре же, через час после раннего завтрака, придете ко мне вместе на малую думу.
Когда воеводы ушли вслед за дворецким, дьяк Курицын сказал Ивану Васильевичу:
– Тайная грамота сия в полной целости.
– Дай прочесть Василь Далматову, – ответил Иван Васильевич.
Дьяк Долматов, достав перочинный ножик, быстро распорол швы и, вынув из холста столбец, стал читать:
– «Великий государь, да ниспошлет тобе Бог многие лета и здравия. От доброхотов наших мне ведомо было, что Михайла тверской через бояр своих ссылается с новгородскими боярами Василием Казимиром, с братом его Яковом Коробом, с Лукой Федоровым да с Михайлой Берденевым. Вборзе же после сего порубежная наша застава уследила литовского лазутчика, который хотел назад в Литву убежать. Стрелами убили его, а на нем грамотку нашли от короля Казимира к тверскому князю. Грамотку сию, писанную по-латыньски, прилагаю. Она кратка вельми. Повели ее, государь, ранее прочесть, а после снова мою грамоту читай…»
Дьяк Долматов взял небольшой кусок пергамента с королевской печатью и передал его Курицыну.
– Читай ты, Федор Василич, – сказал он. – Яз токмо по-польски и по-литовски разумею, а латыни не ведаю…
Курицын перевел и прочел вслух:
– «Великому князю тверскому. Государь, готов тобе быть союзником против Москвы. Ссылайся со мной через ведомых тобе новгородских бояр, через которых все твои письма яз получил.
Круль Польский и великий князь Литовский Казимир».
Курицын, прочитав перевод королевской грамотки, замолчал. Молчали и оба государя, и Далматов.
– Неужто из родных никому верить нельзя? – с горечью воскликнул Иван Иванович.
– Никому, сынок, – сухо ответил государь, – опричь тех слуг верных, у которых вся корысть их – токмо в службе государевой. – Обратясь к Курицыну Иван Васильевич добавил: – Читай, что еще пишет сам-то Василь Иваныч.
– «Из письма сего, – продолжил чтение дьяк, – яз уразумел ясно, кто сии ведомые князю Михайле бояре новгородские. Оковал яз их твоим именем и шлю в железах на суд к тобе, государь. Слуга твой Василий Китай».
Иван Васильевич взглянул на дьяка Далматова и сказал:
– Ты, Василь Далматыч, днесь же препроводи злодеев новгородских на двор к боярину Товаркову и вместе с дьяком Гречновиком [102] розыск наряди по сему делу.
– Разреши мне, государь, по другому делу тобе слово молвить, – обратился Далматов к Ивану Васильевичу. – Когда
102
Гречновик – служилый человек греческого происхождения. В данном случае подразумевается подьячий Иван Гречневик, ведавший у Товаркова допросом и пытками арестованных.
– Что ж ты приметил? – спросил Иван Васильевич.
– Где бы станом в селе или деревне мы ни становились со двором государыни, всюду на них, на дворских ее, особливо из чужеземцев, простой народ в горькой обиде был, и всегда одно и то же баили: «Для нас, христиан, пуще татар они – сии кровопийцы! Воздай же им Господи по делам их!»
– Скажи, Василий Далматыч, дабы о сем через людей своих боярин Товарков тайно разведал и до меня довел. Идите все с Богом!..
Оставшись с сыном с глазу на глаз, Иван Васильевич глубоко вздохнул и ласково положил ему руку на плечо.
– Видишь, Иване, – сказал он вполголоса, – как тяжко и горько государствовать.
Иван Иванович нежно взглянул на отца, но вдруг загрустил и сказал с болью:
– Неужто и мне пить от сей же горькой желчи и боли?
Государь усмехнулся.
– Пить, сынок, – дрогнувшим голосом ответил он, – захлебываться, а пить. Тобе, может, единому, поведаю потом и о душе, и о сердце своем. – Иван Васильевич задумался и, вдруг улыбнувшись, сказал: – Днесь же яз хочу баить токмо о тобе, Иване. О радостях жизни баить, о молодости и любви твоей, о сватовстве нашем к дочери Стефана, господаря молдавского, Елене. Ныне яз от него грамотку получил. Пишет он мне шуткой, что яз дома сижу, на перинах нежусь, а всех ворогов на поле бью и чужие государства крепко и навек в свои руки беру или в прах, как Орду, разоряю. Он же весь век свой на коне, с саблей в руках полки свои на ворогов водит, бьет их, а задавить до конца не может. Одних едва лишь разобьет, как другие им помогают. Пошто так? Что разумеешь ты о сем?
Иван Иванович рассмеялся.
– Стефан-то более воевода, чем государь, – весело ответил Иван Иванович. – Ты же – первей всего державный государь. Да и когда воеводой бываешь, то с государевым разумом, а не токмо с саблей.
Иван Васильевич обнял сына и поцеловал.
– Верно! – воскликнул он. – Ежели ты после меня так же деять будешь, спокоен яз за Русь нашу. Никакие вороги разорить ее не смогут… – Старый государь прошелся несколько раз вдоль покоя и спросил: – Ну, а как показался тобе образ Еленин, что, на доске писанный, нам прислан?
– Баска она, – краснея, ответил Иван Иванович. – Вельми, видать, ласкова и желанна.
Государь похлопал сына по плечу и молвил:
– Не зря же матерь ее, Евдокия, дочь великого князя киевского, красой своей славилась. Ну, дай Бог вам совет да любовь! Топерь будем сватов засылать спокойно.
В тысяча четыреста восемьдесят втором году, вскоре после рождения у государя Ивана Васильевича сына Дмитрия, прибежал на Москву из Литвы от короля Казимира князь Федор Иванович Бельский.