Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
– Присядь-ка вот тут, – указал Иван Васильевич на скамью вблизи стола. – Выпей фряжского и сказывай.
– Твое здоровье, государь, – молвил Курицын, приняв кубок от дворецкого, и продолжал: – Спорит король-то все за наши земли в Литве, жалуется на наезды порубежные, жалуется на Федора Иваныча Бельского и других князей.
– Все Лазаря поет! – усмехнулся Иван Васильевич. – Ну, да о сем потом поговорим, а сей часец вот подумай с нами о Ганзе. Любопытно о ней Василь Иваныч сказывает. Продолжай, Василь Иваныч.
– Ныне, когда Ганза дружбу ведет с Ливонским орденом, они много собе торговых льгот
– Свеи же ныне во вражде с датчанами. Сие нам ведать надобно, – добавил многозначительно дьяк Курицын.
– Верно, – помолчав, сказал государь. – В полуденной Карелии свеи много градков строят за крепкими стенами для захвата карельских земель и охраны их. Все устья рек захватывают и к самому Орешку [145] руки тянут, дабы не токмо из Наровы-реки, а и из Невы нам пути в море затворить… – Государь помолчал и заговорил снова: – Яз вижу ныне, особливо после посольства из Польши, о котором известил нас Федор Василич, и по всему тому, что круг Руси деется, – войны с Литвой нам не избыть, и с ливонскими лыцарями, и с немцами, и даже со свеями. Посему силы не токмо литовских, но и немецких земель ослаблять надобно всеми мерами. Надобно путь пролагать своей, русской, торговле. И к сим делам, как к свержению ига татарского, надобно готовиться загодя, вперед не за один год, а поболее. – Государь с живостью обернулся к дьяку Курицыну и спросил: – Великий князь Иван Иваныч на Москве еще?
145
Город Орешек – г. Шлиссельбург.
– У собя еще, государь. В дедовских хоромах проживает, – ответил дьяк.
– Так вот, Федор Василич, скажи великому князю, что утре, пред обедом мы будем с тобой посла польского принимать в передней моей; проси великого князя к сему часу быть у меня. Хочу посла вместе с ним принимать, дабы и ему лучше узрить, что у нас с Литвой деется и что деять нам предстоит. После приема подумаем о сем все вкупе. Ты же, Иван Юрьич, после приема позови посла к собе на обед и за столом побай с ним запросто – может, еще чего нужного нам от него услышишь.
Иван Васильевич опять помолчал и, обратясь к Василию Китаю, добавил:
– Ты же, Василь Иваныч, немедля отъезжай к Новугороду и там крепко подумай с Яковом Захарычем и с братом его Юрьем, наместниками нашими, дабы все нарядить к уменьшению всех льгот ганзейских, и вопче всем немцам в торговле хитро ставить всякие препоны. Яз Ганзы не боюсь. Придется ее за жабры брать, как яз взял уж ее девять лет назад в последний поход свой к Новугороду. Тогда видал – она хвостом била, видал, что сшибала и на чем хвост собе надломила. Даст Бог, мы не токмо хвост ей, но и голову оторвем.
– Слушаю, государь, – ответил, кланяясь, Василий Китай. – Яз мыслю, государь, сможем мы, согласно наказам твоим, соблюсти выгоды для нашей торговли, в ущерб ганзейской и ливонско-немецкой, дабы не немцам, а нам самим
– Пусть наместники наши, – продолжал Иван Васильевич, – для сего подумают с тобой и с верными нам купцами новгородскими. О решениях же своих вы меня известите.
На другой день великий князь Иван Иванович приехал к отцу с дьяком Курицыным вскоре после раннего завтрака и застал Ивана Васильевича у растворенного окна.
День был жаркий, солнечный. Лазурное, сверкающее небо, будто расплавленное, сияло и дышало зноем. Иван Васильевич стоял, опершись на подоконник. Сноп ослепительно ярких лучей врывался в окно, горел на узорных вышивках широкой рубахи государя и вспыхивал серебряными нитями в седине его густой бороды.
Иван Васильевич любовался своей Москвой, ее садами, тянувшимися от Кремля до Красного села, радостно следил глазами за белоснежными чайками, время от времени с криками взлетавшими в небо с Москвы-реки, протекающей под самой кремлевской стеной.
Слегка скрипнув, тихо отворилась дверь, и государь увидел дьяка Курицына, а с ним и сына своего, опиравшегося на трость. Молодой соправитель шел медленно, неуверенными шагами.
Бледное, измученное лицо сына испугало государя. Руки его слегка задрожали, но он ласково улыбнулся и воскликнул:
– А, мой гость дорогой! Поди сюда. Погляди в окно. Помнишь сады наши?
– До каждого кустика помню, государь-батюшка! – радостно откликнулся Иван Иванович. – Постоянно в Твери наши сады вспоминаю… А вон там, где церковка деревянная в густой зелени, вижу старые сады. Помню, батюшка, яз там в первый раз зайцев с Васюком вместе травил. Много их в наших садах тогда было…
Иван Васильевич, положив руку на плечо сына, привлек к себе и спросил:
– Как ноги твои, Ванюшенька?
– Днем-то сия камчуга проклятая не мучит меня, особливо в ясные дни, зато по ночам сил моих нет, батюшка!
– Днесь ты, сынок, и Федор Василич со мной обедать будете после приема посла.
Курицын низко поклонился Ивану Васильевичу и молвил:
– Челом бью тобе, государь, за ласку твою! Сей же часец пора нам, государи мои, в переднюю идти. Посол уж там ждет нас.
– Ин, идем, – сказал старый государь и пошел в переднюю.
При появлении Ивана Васильевича с сыном почетная стража, стоявшая вдоль стен и вокруг великокняжеского стола, громко воскликнула:
– Будьте здравы, государи!
Оба государя взошли на свои троны, а князь Патрикеев, выйдя вперед, встал пред лицом их и громко произнес:
– Державный государь! Князь Масальский, посол короля польского и великого князя литовского Казимира, челом тобе бьет от своего государя.
Иван Васильевич встал и молвил:
– Яз слушаю брата моего.
Посол подал верительную грамоту, а принявший ее дьяк Курицын громко прочел в переводе:
– «От короля Казимира, Божьей милостью короля польского, великого князя литовского, русского…»
Иван Васильевич усмехнулся и многозначительно переглянулся со своим соправителем, услышав титул польского короля.
Иван Иванович насмешливо улыбнулся в ответ.
– «Русского», – повторил, подчеркивая, Курицын, и продолжал: – «княжати прусского, жомоидского и других, великому князю Ивану Васильевичу…»