Вольные повести и рассказы
Шрифт:
– Я бы посоветовал не стыдиться язычества. Наши предки у всех были язычники. РПЦ следовало бы тоже прислушаться к гласу критики, без язычества ей не справиться с народившимися проблемами… Будем заканчивать Встречу. Как, студенты, если откровенно, довольны вы Встречей или будут критические замечания?
– Довольны! Довольны! – выкрикнули первоклашки и выпускники.
– А Лена Грунина? – лукаво спросил ректор. Девушка поднялась красной розой.
– Я поняла, – сказала она. – Вы правы, вы оригинал, Анатолий Алексеевич. Извините меня, пожалуйста.
– Извиняю с большой охотой. И вы меня извините, я был действительно не осторожен и рисковал своим авторитетом. Учитесь отлично, вы способная девушка.
Ректор сел, а Декан по привычке спросила, нет ли вопросов.
– Хорошо. Заключительная часть Встречи добровольная. Танцы в фойе.
Все стали подниматься со стульев, потягиваясь в меру приличия. Время пролетело незаметно, но без перерыва все затекли. И тут произошёл ещё один неожиданный и почти синхронный инцидент. Три девчонки из зала взбежали на сцену. К ним, обладая древним инстинктом, присоединилась косатая Красноборова, она почуяла цель девчонок. Они окружили меня. Тут же оказались друзья, и, кажется, весь президиум.
– Мы явились, Любан! – бойко доложила одна из них.
– Не понял, – оторопел я.
– Ну, как же, на собеседование… Вы же просили…
Надо сказать, что студенты I курса первое время называют выпускников на «вы», но очень скоро наглеют и отыкивают, то есть называют на «ты» их только так. Мои друзья тотчас заржали, а я вспомнил, что приглашал. Но не при ректоре же, не при декане же вести собеседование!.. Те не спешили уходить со сцены.
– Ха-хаа… Вы и впрямь все красавицы. Но каждая хочет быть лучшей. Я оказался в роли Париса. Тогда так. Ответьте мне на вопрос: как вы определили, что вы самая-самая? – девчонки потупились. Они не ожидали такого вопроса. Но спрашивают…
Косатая была хитрее всех. Не полезла с ответом первая. Хотела послушать других.
Первая сказала:
– Вижу себя в зеркале и сравниваю с другими…
Вторая сказала:
– Мне говорят в открытую, что я красивая и пристают…
Третья сказала:
– Мама говорит, что я красивая и добрая…
Очень трудно было не согласиться с мамой. Из троих она сразу вышла на первое место – в моём понимании.
Наконец, косатая Люба:
– Вы же слышали, что ректор, и в зале повторяли слова вашего идеала. Нельзя забыть эти слова… К тому же меня десять раз сватали, в том числе ваш отец… Я же из Гвардейцев…
– Ха-ха-а! Отец! Не может быть!?
– Ещё как было. Последние три года зачастил к нам на правах друга моего отца. И, вроде бы в шутку, сватал. А мне кажется, изучал. Мой же папа меня обрабатывал, готовил…
– А ты что?
– Я же вас не видела. Зачем мне кот в мешке, когда от своих собак нет отбоя…
– Ха-хаа… И как тебе кот?
– Вы не кот, вы – дуб.
– И-га-га…
Толпа, окружившая нас, включилась в игру сочувствия. У всех было юношеское настроение. Люди, однажды побывавшие студентами, хранят дух студенчества до конца жизни. В данном случае Гора был студентом, Дека была студенткой, зав. кафедрами тоже были студентами. Им и домой-то идти не хотелось поэтому. Они с чрезвычайной живостью наблюдали суд Париса и поведение юных богинь.
– Ну, девчонки, задали вы мне задачу. Но определяю не только красоту, но и целомудрие, чистоту души, – совокупно. Что подсказала ваша душа в оценке друг дружки? Говорите по порядку.
Как одна, они проявили великодушие. Это и было их целомудрием. Первая сказала:
– Тут уж ясно, она… её за вас уже сватали… сам отец…
Вторая сказала:
– Кричали: «Любан плюс Люба равно люботе», – пальма её…
Третья сказала:
– Она при всех сказала, что в вас влюбилась не по теории, а я промолчала…
Люба сказала:
– Мне третья девушка нравится, она, правда, добрая…
– Ну, молодчины, девчонки. Любу и третью девушку «награждаю» золотой пальмовой ветвью, а первую и вторую золотой пальмовой веткой. Согласные с вердиктом судью целуют, иные надменно уходят…
Визг. Поцелуи. Смех.
В фойе уже играла музыка, нами же и подготовленная. Обитатели сцены так толпой, весёлой и расслабившейся, переместились в фойе. Тут мы от неё отделились. Наши чувства были особыми. Мы подошли к музцентру и настроили то, что нам требовалось. Грянуло «Во саду ли, в огороде». Вчетвером мы пару минут отрывали языческий класс. Кажется, все сочувствовали нашей радости. А когда студенты подчинились азарту музыки и пошли в пляс, мы ближе-ближе к дверям и растворились…
Дымовка
Рассказ
Красноборова Любава состоит из самых обычных телесных атомов, но атомы расположились так рационально и в таком фигурном порядке, что получились фигура
Она пригласила меня к себе в гости в Гвардейцы.
– А ты где там живёшь, в Гвардейцах?
– В Дымовке. Дымовку знаешь?
– Это между мостом и фермой? Там у вас рядом какая-то горка и речка. И стела во славу сельчанина Губарева. Да?
– Да, Хмырова Шишка и речка Таволжанка. И мост, и стела…
– Приеду…
Село Гвардейцы прославилось подвигами космонавта Алексея Губарева, в честь которого у правления администрации стоит бюст дважды Героя. А возле моста поставлена космическая стела в его же честь. Дымовка служит концом села Гвардейцы, дворов этак с десяток или побольше. Концы других сёл – братья характером и убеждениями. Один брат в той же мере отстал или превзошел другого, как и другой брат недобрал от судьбы, или стал покорителем космоса. Но покажи пальцем – вот, мол, живут в дыре, в темноте – оскорбятся, отшибут палец. И сами пальцем покажут на бюст космонавта из этой дыры. Губарев Алексей был из другого конца села, называемого Малолетки, что рядом с концом Тамбовцы. К слову сказать, сам я тоже из конца Самоволевка, только села Покровка. Всем очевидно, что край наш – окраина, глубь, глушь, степная провинция, часто пропойная, однако никто из живущих здесь себя не чувствует удаленным от России. Может быть, потому, что живущие здесь знают, что это и есть Россия. Нередко в этих «концах» протекает природнородовая жизнь с современным недорогим техническим оснащением. Русское вежество в них не схоже с новациями российской псевдокультуры, с её всепроникающей попсой и файло-сюжетным конструированием бытия. Разные люди понимают Россию по-разному, в то время как понимать Россию доступнее по устоям.
Я не знал, в каком доме живёт Люба. Поэтому загадал: угадаю – не угадаю. Я остановился у понравившейся мне избы – опрятной, с крашеными резными наличниками, с палисадником, со скамейкой, плотным невысоким забором, с воротами без козырька и без резьбы, но с калиткой. Высокие столбы чанных ворот не вписались бы в невысокий забор. У двора стоял «Кировец», или правильнее, «К-700» – мощный трактор советских времен, с колесами в рост человека. Трактор стар, но ухожен. Рядом полуприцеп, оборудованный под техбудку, для перевозки всякой всячины, от людей до запчастей и скотины. Прицепное мотовило нацелено было на солнце, тронувшееся к западу. Будка тоже чистая. В общем, мне хотелось, чтобы в этом доме жила Люба. Я отворил калитку. Во дворе бабка кормила кур, а посреди двора стоял дед с топором в руке. Непохоже было, что дед собирается рубить голову курице. Дед наблюдал, как молодой петух оторвался от рассыпушки и вспрыгнул на подковылявшую курицу. Старый петух-кокот, растаращив для устрашения крылья, пошёл на сопливого соперника. Тот соскочил с курицы и отбежал, про себя, верно, думая: «Опоздал, старый болван»! Дед понимающе улыбался. Не было странности в том, что и бабка любовалась той же картиной… В куриной куче бегало ещё два петушка. Те проявляли куриную субординацию и не лезли, куда ни попадя, а может, то была куриная скромность. По моей прикидке, дед с бабкой были такого же возраста, как и наши. И одеты, как наши. Дед в рубахе навыпуск, бабка в ношеной юбке и кофте. Неожиданность заставила удивиться. Бабка ловко поймала того счастливого петушка-бойфренда, только что нарушившего правила куриного общежития, и подала его своему деду. Тот деловито уложил головку озорника на чурак, воскликнул: – Прости, милый! – и легко и привычно махнул сверкающим топором. И оттяпал бедную голову. И тут ещё раз пожалел обезглавленного: – Иди! – отпустил его из рук, и тот затрепыхался, завертелся и закричал отделённой головой; кровь ещё ходила в нем, и он скоком прощался с жизнью. Наконец дед, выждав момент, сказал: – Айда сюда! – и, приподняв облегченное тело, дал ему просочиться кровью. Затем передал бабке, та с той же привычной простотой и хваткой стала общипывать перья; после того должна была палить кура. Сколько подобных петушков-парубков, не набравших силы и разума, но преисполнившись юношеского форса или задора, лезут, куда рановато, портя тем самым жизнь себе и девчонке. А затем жизнь сама рубит им головёнки, как тому самому курёнку, не ставшему петухом, и они попадают в те самые во щи. Юношам-парубкам следует знать мудрость природы: она норовит наказать их тем же способом, каким они совершают свои проступки или же преступления. Кажется, это исчерпывающая мораль.