Вольные штаты Славичи
Шрифт:
Пошли мы.
— Как тебя звать? — спросил меня рыжий.
— Мишка, — говорю, — а тебя?
— Меер.
Мы после того года два вместе ходили. Гопничали. Жили в Киеве, в Полтаве, в Смоленске, в Минске, в Саратове. Жили и хорошо, и плохо. Меер не любил сидеть на одном месте. Только в Саратове мы долго торчали, год целый. А то неделю-другую в каком-нибудь городе проживешь и хряешь дальше. Раз — на Украине дело было — нам мужик сказал жить у него. Мы зашли вечером к нему в хату и попросились ночевать. Мужик говорит:
— Вы откудова?
— Ниоткудова, —
— Поживите, — говорит мужик, — у меня. Поработайте. Семья у меня небольшая, сам-три: я, жена да сынишка. Мне помощники в хозяйстве нужны, а я уж вас обижать не стану, кормить буду, одевать, обувать.
— Ладно, — говорим, — поживем.
Жили мы у него месяца три, хорошо жили, что говорить. Днем в поле, ночью на ночное. Мужик кормил нас сытно, одевал. Меер вначале тоже доволен был, а потом, вижу, заскучал парень, хмурый ходит.
— Давай, — говорит, — уйдем отсюда. На волю охота. Скучно тут.
— Чем тебе, — говорю, — худо тут?
— Нет, — говорит Меер, — на волю охота. Я уйду, а ты как знаешь.
Я, конечно, тоже пошел. Расстаться не хотелось.
— Меер теперь тут, в детском доме? — спросил Ледин.
— Нету его тут, — сказал Мишка. — Где он теперь, не знаю. Гопничает, верно. Я его потерял в каком-то волжском городе. В каком — не помню. Знаю только, что на Волге. Шли мы по улице и встретили бородатого человека с портфелем, коммуниста. Увидал нас человек, остановился и говорит:
— Куда, — говорит, — идете, ребята?
Меер сразу — стрекача и мне кричит:
— Текай!
Я было хотел тоже убежать, но человек схватил меня за руку и держит.
— Куда, — говорит, — дурак? Идем ко мне, будешь жить у меня. У меня детей нет. Я тебя вместо сына возьму. Учить буду.
Пошел я за ним. Иду, смотрю, не видать ли Меера. Вдруг, вижу — за угловым домом в воротах Меер стоит. Я теку. Гляжу, это не Меер, друтой шкет, тоже беспризорный. А Меер пропал. Я искал его по всему городу, на вокзале искал — нету. Верно, засыпался на чем.
— Воровал? — спросил Ледин.
— Бывало, — сказал Мишка и засмеялся. — Раз в деревне, — не помню где, в Белоруссии, что ли, — Меер спер поросенка. Вот смехота-то была. В деревню мы пришли ночью. Шамать хотелось до черта, а есть нечего.
— Подожди меня, Мишка, — говорит Меер, — я пойду в деревню, пощупаю, нет ли чего.
А ночь темная, ни черта не видать. Осенью дело было. Вдруг — бежит Меер и тихо мне:
— Текай!
А под полой у него что-то ворошится. А потом это, что под полой, как завизжит — хрю! хрю! Проснулись собаки, залаяли и на нас кидаются. Мы бежим, поросенок хрюкает, собаки лают — шум большой. Тем часом мужики из хат выходят узнать, что за гвалт такой посередь ночи. Видят мужики: бежит кто-то по улице, поросенок визжит, собаки лают. Закричали мужики: «Вор, держи вора!» Бросили мы поросенка и драла. Только то и счастье, что темно было.
— Вот за мной раз гнались, это скажу вам — да! — сказал
— Как же удрал? — спросил Мишка.
— На паровозе удрал, — сказал Володя, — я вскочил на паровоз. Паровоз был уже на ходу, а остановить поезд не имели права. Машинист кричит:
— Куда прешь, шпана несчастная? Слазь!
— Дяденька, — говорю, — убьют ведь. Дай до станции доехать. Помогать тебе буду в дороге.
— Не надо мне таких помощников! — кричит. — Катись колбасой.
— Ой, — говорю, — дяденька, дай до станции доехать.
А поезд уже полным ходом идет. Где тут слезать? Так я и доехал до станции. В Быхове это было.
— Что ты там делал в Быхове-то? — спросил Ледин.
— Перевозчиком там работал. Песок к линии подвозил. Сначала, как я из дому удрал, я гопничал по всяким городам. Попал я так в Быхов. Тут ко мне подходит один мужик и говорит:
— Хочешь, — говорит, — помогать мне песок перевозить? Я тебя кормить буду.
— Ладно, — говорю, — поработаю.
Стал я возить песок к станции. Мужик наскребет воз песку, а я отвезу. Ничего жилось, сытно.
Но раз такое дело вышло. Я поехал с возом, надоело мне сидеть на песке, я и сел верхом на кобылу. А мимо проезжали парни из соседней деревни. Увидали меня верхом на кобыле и гоготать. А один — здоровый такой парень, рожа с жиру лопается — повернул коня, поехал со мной рядом и давай настегивать кобылу. Кобыла — дохлая, а тут не стерпела, понесла. Я свалился и сломал руку. Три месяца потом пролежал в больнице.
А когда выздоровел и выписался, меня ОНО направило в детдом. Я от них смылся и остался жить на станции. К мужику назад не хотелось. Надоело возиться с песком. На станции я с ребятами познакомился. Жили мы все в пустой теплушке. К поезду выйдешь на перрон «пострелять». С месяц жил я так. Весело жил, ей богу. Лучше, чем дома!
— А дома худо жилось? — спросил Ледин.
— Худо, — сказал Володя. — Потому-то я и удрал, что худо там жилось. У меня мачеха. Злющая ведьма. А потом, когда отец заболел, — у него рак был, — совсем мне от мачехи житья не стало: дармоед, дармоед, — только от нее и слышишь. Я сначала молчал, терпел, а потом надоело. Слямзил у мачехи трешку и удрал. Пришел на вокзал, вокзал у нас большой, — я из Новобелицы, — там ребята стоят, беспризорники. Я им дал рубль, чтобы взяли меня с собой. У них старший был — Сенька.
— Ты, паря, со мной поедешь, — сказал он мне.
Залезли мы в ящик под вагон и поехали. Поехали в Юзовку. Оттуда в Киев. Из Киева — в Ростов. Из Ростова — в Харьков. Всю Украину объездили.
— А отсюда-то удирать не хочется? — спросил Ледин.
— Ну! — сказал Володя. — Гнать будут, и то не уйду.
Затрещал звонок. Перемена кончилась.
Эпилог
Утром почтальон принес письмо.
«Проспект 25 Октября, дом 76, товарищу-писателю Ледину».