Вольный народец
Шрифт:
— Ты должна остаться и помочь ей, — сказал жаб.
— У меня здесь нет никакой силы, — ответила мисс Тик. — Я же говорила тебе. Это мел. И вспомни рыжеволосых человечков. Нак Мак Фигл говорил с ней! Предупреждал ее! Я ни разу в жизни ни одного не видела! Если они за нее, кто знает, на что она способна?
Она подобрала жаба.
— Знаешь, почему они появляются? — продолжила она. — Все эти вещи были заперты в старых сказках. Все те причины, по которым ты не должен сходить с дороги или открывать потайную дверь, или говорить неправильные слова, или рассыпать соль. Все сказки, которые породили детские кошмары.
— Это несправедливо — оставлять ее с ними одну, — сказал жаб.
— Она не будет одинока, — возразила мисс Тик. — У нее будешь ты.
— О, — выдохнул жаб.
Тиффани делила спальну с Фастидой и Ханой. Она проснулась, когда услышала, что те улеглись, и лежала в темноте, пока не услышала, что их дыхание успокоилось, и они начали смотреть сны о молодых стригалях без рубашек.
Снаружи летняя молния сверкала над холмами, и грохотал гром…
Гром и Молния. Она знала их как собак прежде, чем она знала их как звук и свет грозы. Овчарки всегда были с Бабулей дома и на улице. Иногда они неслись черно-рыжими всполохами в отдалении и тут же внезапно оказывались рядом, тяжело дыша, никогда не оставляя Бабулю в одиночестве… Половина собак на холмах была щенками Молнии, обученными Бабулей Болит.
Тиффани ходила со всей семьей на Большие собачьи состязания. Каждый пастух на Мелу бывал на них, и лучшие из них выходили на арену, чтобы показать, как хорошо работают их собаки. Собаки окружали овец, отделяли своих и гнали в загон. А бывало, убегали или огрызались друг на друга, потому что даже у хорошей собаки может быть плохой день. Но Бабуля никогда не выступала с Громом и Молнией. Она прислонялась к забору (собаки лежали рядом) и пристально смотрела представление, попыхивая своей закопченной трубкой. И отец Тиффани говорил, что после каждого выступления судьи нервно оглядывались на Бабулю через плечо, ожидая увидеть ее реакцию. Практически все пастухи наблюдали за ней. Бабуля никогда не выходил на арену, потому что она и была Испытаниями. Если Бабуля думала, что ты хороший пастух, если она кивала тебе, когда ты уходил с арены, если она пыхтела своей трубкой и говорила «справился», ты становился героем дня, тебе принадлежал Мел…
Когда Тиффани была маленькой и бывала у Бабули на пустоши, Гром и Молния нянчили ее, внимательно наблюдая, как она играет. И она так гордилась, когда Бабуля разрешала скомандовать собакам привести отару. Она бежала и взволнованно вскрикивала: «Ко мне!», «Туда!», «Пошел!», и, к ее счастью, собаки справлялись отлично.
Теперь Тиффани знала, что они отлично справились бы независимо от того, что она кричала. Бабуля сидела рядом, покуривая трубку, — к тому времени собаки уже могли читать ее мысли. Они всегда слушались только Бабулю Болит…
Через некоторое время гроза стихла, и остался только тихий шум дождя.
В какой-то момент Крысошлеп просочился в открытую дверь и запрыгнул на кровать.
Казалось, что он не шел, а тек. На любой достаточно плоской поверхности он постепенно расползался в большую лужу меха. Кот ненавидел Тиффани, но никогда не позволял личным пристрастиям помешать занять тепленькое местечко.
Она, должно быть, заснула, потому что проснулась, когда услышала голоса.
Они казались совсем близкими, но какими-то очень слабыми.
— Кривенс! Легко сказашь, «найди каргу», но как мы ее найдешь, мошь сказать? Все эти большухи одинаковые!
— Не-То-Чтоб-Мелкий Джорди, что рыбачил, сказашь, что то была большая, ну очень большая девчонка.
— Большая помощь, надо думашь! Они все тут большие, ну очень большие девки!
— Ты глядиш на нью-анссы! Все знашь, что карги носят острые шляпы!
— И как ты узнашь, кто из них карга, если они все спят, ну?
— Привет, — прошептала Тиффани.
Наступило молчание, прерываемое только дыханием ее сестер. Но Тиффани готова была поклясться, что это молчание людей, изо всех сил старающихся не шуметь.
Она наклонилась и посмотрела под кровать. Там ничего не было кроме ночного горшка.
Маленький человек в реке говорил точно так же, как эти.
Она откинулась назад в лунном свете, вслушиваясь до тех пор, пока уши не заболели.
Тогда она задумалась, на что же будет похожа школа для ведьм, и почему она ее еще не видела.
Она знала каждый дюйм земли в радиусе двух миль вокруг. Река ей нравилась больше всего, с ее заболоченными берегами, где полосатый остролист вспыхивал над водорослями и берегами, где гнездились зимородки.
Приблизительно в миле вверх по реке было гнездовье цапель, и ей нравилось подкрадываться к птицам, когда они прилетали сюда ловить рыбу в тростниках, потому что нет ничего более забавного, чем цапля, пытающаяся второпях взлететь.
Она медленно дрейфовала в сторону сна, думая о земле вокруг фермы.
Тиффани знала здесь все. Не было никаких секретных мест, о которых ей было бы неизвестно.
Но, может, были волшебные двери. Она бы сделала такие, если бы у нее была волшебная школа. Должны быть секретные проходы куда угодно, даже за сотни миль отсюда. Надо просто смотреть на секретную скалу, скажем, в лунном свете, — и появится волшебная дверь.
Но школа, ах, школа. Были бы уроки полетов на метле, и отличная остроконечная шляпа, и волшебные пиры, и много новых друзей.
— Ну что, дите спит?
— Айе, слышу, не шевелится.
Тиффани открыла глаза в темноте. У голосов под кроватью было небольшое эхо. Благодаря ночному горшку слышно было четко и ясно.
— Ладно, тогда лазишь из-под горшка.
Голоса удалялись через комнату. Уши Тиффани пытались повернуться, чтобы последовать за ними.
— Эй, глядишь, здесь этта — домовина! Со стулами и всяким прочим!
Они нашли кукольный домик, догадалась Тиффани.
Домик был довольно большой, сделанный мистером Блоком, плотником с фермы, когда самая старшая сестра Тиффани, у которой сейчас уже было двое своих малышей, была маленькой девочкой. Игрушка была не самым хрупким из творений. Мистер Блок не занимался тонкой работой. Но за прошедшие годы девочки украсили домик лоскутками и кое-какой грубой мебелью.