Волшебная гора (Главы 6-7)
Шрифт:
Вдруг он почувствовал, что его кисть, кисть правой руки, сжали пальцы Пеперкорна.
"Вот он хватает меня за руку!– пронеслось в голове Ганса Касторпа. Смешно, чего же я сижу здесь как побитая собака! Разве я в чем-нибудь виноват перед ним? Ничуть. В первую очередь должен жаловаться ее супруг в Дагестане. А потом другие. И уж потом я. А этому, насколько мне известно, пока и жаловаться-то не на что... Почему же у меня так бьется сердце? Давно пора выпрямиться и честно, хотя и почтительно посмотреть прямо в это великодержавное лицо!"
Он так и сделал. Великодержавное лицо было желтым, глаза под нависшими складками лба казались особенно бледными, в разорванных губах таилась горечь. Казалось, оба читают в глазах друг у друга - величественный старик и незначительный молодой человек, причем старик продолжал держать
– Вы были возлюбленным Клавдии Шоша, когда она в последний раз жила здесь.
Ганс Касторп еще раз опустил голову, но сейчас же снова поднял, перевел дыхание и сказал:
– Мингер Пеперкорн! Мне в высшей степени претит лгать вам, и я ищу способа избежать лжи. А это нелегко. Если я отвечу утвердительно, я буду хвастуном, если отрицательно - я солгу. Ну что ж, именно так обстоит дело. Долго, очень долго прожил я с Клавдией, - простите, с вашей теперешней спутницей, - в этом вот доме, и официально не был с ней даже знаком. Все обычные светские условности были исключены из наших отношений - вернее, из моего отношения к ней, а его истоки скрыты глубоко во мраке. В своих мыслях я не называл Клавдию иначе, как на "ты", да и в действительной жизни тоже. Ибо в тот вечер, когда я сбросил некоторые педагогические путы, - о них мы недавно говорили, - и подошел к ней под предлогом, которым я некогда уже воспользовался - у нас тут был маскарад, карнавальный безответственный вечер, когда всем говорят "ты", - в тот вечер это "ты" бессознательно и безответственно приобрело свой полный смысл. Но это был вместе с тем и канун отъезда Клавдии.
– Свой полный смысл, - повторил Пеперкорн, - все это очень мило...– Он выпустил руку Ганса Касторпа и принялся обеими своими капитанскими руками с копьями ногтей растирать себе глазные впадины, щеки и подбородок. Затем сложил руки на закапанной вином простыне и склонил голову влево, на левое плечо, как бы отвернувшись от гостя.
– Я ответил вам насколько мог правдиво, мингер Пеперкорн, - сказал Ганс Касторп, - и честно старался не сказать ни слишком много, ни слишком мало. Прежде всего я хотел обратить ваше внимание на то, что тот вечер полного осуществленного "Ты" и вместе с тем вечер прощания можно и принимать в расчет и не принимать, ибо это вечер, выпадающий из обычной жизни, и даже, пожалуй, из календаря, - так сказать, вечер hors d'oeuvre*, экстраординарный, что-то вроде двадцать девятого февраля, вот почему, если бы я отрицал некий факт, это было бы ложью только наполовину.
______________
* Закуска (франц.).
Пеперкорн не ответил.
– Но я предпочел, - снова начал после небольшой паузы Ганс Касторп, сказать вам правду, рискуя утратить ваше благоволение, что, признаюсь вам совершенно открыто, было бы для меня чувствительной утратой, прямо-таки ударом, настоящим ударом, вроде того, который я испытал, когда мадам Шоша появилась здесь опять, но не одна, а со спутником. Я рискнул пойти на откровенность, ибо давно желал, чтобы между нами была полная ясность - между вами, кого я так исключительно почитаю, и мной, это казалось мне прекраснее и более по-человечески, - вы знаете, как это слово произносит Клавдия своим волшебным глуховатым голосом, она его так обаятельно растягивает, - чем умалчивание и утаивание. И поэтому у меня прямо камень с души свалился, когда вы констатировали некий факт. И еще одно, мингер Пеперкорн, продолжал Ганс Касторп.– Еще одно заставило меня сказать вам чистейшую правду: я испытал на личном опыте, какое раздражающее чувство вызывает неуверенность, когда приходится довольствоваться лишь смутными предположениями. Теперь вам известно, с кем Клавдия, до того как появились у вас теперешние права на нее, - не уважать их было бы просто бредом, - теперь вам известно, с кем она пережила, провела, отпраздновала некое двадцать девятое февраля. Что касается меня, то мне так и не удалось добиться ясности, хотя совершенно понятно, что каждый, кому приходится над этим задуматься, вынужден считаться с предшествующими фактами такого рода, вернее - с такими предшественниками, и хотя мне было известно, что гофрат Беренс он, как вы, может быть, знаете, художник-дилетант, пишет маслом - провел с ней множество сеансов и сделал ее портрет - выдающаяся вещь, притом кожа написана так осязаемо, что невольно призадумаешься, я по этому случаю немало помучился, ломал себе
– Вы все еще любите ее?– спросил Пеперкорн, по-прежнему не меняя позы, то есть отвернувшись... Большая комната все больше погружалась в сумрак.
– Простите меня, мингер Пеперкорн, - отозвался Ганс Касторп, - но при моем отношении к вам, при том, как я почитаю вас и преклоняюсь перед вами, я бы не считал возможным говорить о своих чувствах к вашей спутнице.
– А она, - спросил Пеперкорн совсем тихо, - она разделяет и теперь еще эти чувства?
– Я не могу утверждать, - ответил Ганс Касторп, - я не могу утверждать, что она когда-нибудь разделяла их. Это маловероятно. Мы с вами уже касались этого предмета чисто теоретически, когда говорили о том, что женская природа только реагирует на любовь мужчины. Меня, конечно, особенно любить не за что. Какие же у меня масштабы - сами посудите! И если дело могло все-таки дойти до... до двадцать девятого февраля, то это случилось лишь потому, что женщину подкупает, если на нее падает выбор мужчины, причем, должен добавить, я сам себе кажусь пошлым хвастуном, когда называю себя "мужчиной"; но уж Клавдия-то во всяком случае настоящая женщина.
– Она подчинилась чувству, - пробормотал Пеперкорн разорванными губами.
– Вашему чувству она покорилась гораздо охотнее, - вероятно, и прежде покорялась не раз, это должно быть ясно каждому, кто попадает...
– Стойте!– прервал его Пеперкорн, все еще не повертываясь к нему, но предостерегающе подняв руку ладонью к собеседнику.– А это не подлость, что мы так о ней говорим?
– Конечно, нет, мингер Пеперкорн. Нет, в этом смысле я, кажется, могу вас вполне успокоить. Ведь речь идет о вещах очень человеческих, человеческих в смысле свободы и гениальности, простите за такое, может быть, несколько выспреннее выражение, но я за последнее время стал по необходимости пользоваться им.
– Хорошо, продолжайте!– понизив голос, приказал Пеперкорн.
Теперь заговорил вполголоса и Ганс Касторп - он сидел на краешке стула возле кровати, наклонившись к царственному старику, зажав руки между коленями.
– Ведь она же гениальное создание, - заговорил он опять, - и этот муж в Закавказье, - вы, вероятно, знаете, что у нее есть муж в Закавказье, - так вот, он предоставляет ей быть свободной и гениальной - то ли от глупости, то ли от интеллигентности, - сказать не берусь, я этого типа не знаю. Во всяком случае, правильно делает, что предоставляет, и то и другое ей все равно дает болезнь, гениальный принцип болезни, которому она подвластна, и каждый, кто попал бы в положение ее мужа, правильно сделает, последовав его примеру, и не будет жаловаться и заглядывать в прошлое или в будущее...
– Вы жалуетесь?– спросил Пеперкорн и повернулся к нему лицом... В сумерках оно казалось мертвенным: бледные глаза смотрели устало из-под идольских складок на лбу, крупный разорванный рот был полуоткрыт, словно у трагической маски.
– Я не предполагал, - скромно отозвался Ганс Касторп, - что речь идет обо мне, и все это говорю к тому, чтобы вы, мингер Пеперкорн, не жаловались, и из-за того, что было прежде, не лишали меня своей благосклонности. Сейчас для меня это главное.
– И все-таки я, сам того не зная, должно быть, причинил вам глубокую боль.
– Если вы задаете вопрос мне, - возразил Ганс Касторп, - и если я отвечу утвердительно, то это прежде всего не должно означать, будто я не ценю великого блага быть знакомым с вами, а ведь это преимущество неразрывно связано с огорчением, о котором вы говорите.
– Благодарю вас, молодой человек, благодарю. Весьма ценю учтивость ваших бойких слов. Но, оставив в стороне наше знакомство...
– Наше знакомство трудно оставить в стороне, - возразил Ганс Касторп, да мне и вовсе незачем оставлять его в стороне, чтобы совершенно чистосердечно ответить на ваш вопрос утвердительно. То, что Клавдия вернулась с человеком ваших масштабов, могло только усилить и осложнить мое огорчение от того, что она вообще вернулась в сопровождении кого-то другого. Это очень меня мучило, мучит и теперь, не отрицаю, и я нарочно опираюсь на положительную сторону всей этой истории, то есть на мое искреннее уважение к вам, мингер Пеперкорн, хотя, сознаюсь, в этом скрыт и некоторый подвох в отношении вашей спутницы; ведь женщинам не очень нравится, если их возлюбленные дружат между собой.