Волшебная нить

Тартынская Ольга

– Эх, меня там пирогом обещались попотчевать!
– со вздохом произнес он, берясь за вожжи.

– Будут тебе пироги, - пообещала Марья Алексеевна.
– Гони что есть духу!

И они помчались, стремительно удаляясь от негостеприимного дома.

Оставшись один, Сергей Львович почувствовал угрызения совести. Он был недоволен собой. Сбитый с толку невероятными обвинениями, он не сказал Маше того, что собирался сказать.

Будучи предводителем уездного дворянства, старший Бронский по обязанностям своим всегда находился в средоточии всех уездных и губернских происшествий. Вовсе не светский человек, Сергей Львович вынужден был знать обо всем,

что делалось в уезде. Вот и теперь до него дошли слухи, что имение Денисьевой продается. Пока это были всего лишь слухи, но их следовало проверить. Сказывали, что сама барыня вовсе не ведает, какая ей грозит опасность (Бронский полагал, что это сожитель мадам Денисьевой вертел делишки). Непременно следовало ее предупредить.

И когда ему доложили о визите Денисьевой, первой мыслью Сергея Львовича была мысль об этом. Однако стоило предводителю увидеть даму и с трудом, но узнать в ней когда-то обожаемую Машу, как тотчас воскресли воспоминания о тех днях, когда он умирал от обиды и предательства, когда прятал от себя пистолет, чтобы не застрелиться...

И что же, эта жалкая, запуганная женщина смела в чем-то обвинять его благородного мальчика, ставить условия?.. Натурально, все благие помыслы тотчас выветрились из головы предводителя.

Теперь же укоры совести не давали ему покоя. К ним добавилась тревога: ехать ночью опасно. Если уж и днем разбойники шалят, то под покровом темноты им и вовсе раздолье. Доедет ли? Не послать ли за ней человека?

Однако Маша положительно ничего не знала о встрече ее дочери с Гришкой. Что она лепетала? Левушка дерзнул явиться в ее дом? Сын нарушил данное слово? Что ж, с этим придется разобраться, когда негодный мальчишка вернется от Давыдовых.

Сергей Львович направился в кабинет, чтобы выкурить трубку перед вечерним чаем. Как скоро он устроился перед камином в любимом кресле и затянулся душистым жуковским табаком, досада на сына сменилась неожиданным приливом сентиментальности. Вспомнились молодость, страсть... Маша была изумительно хороша. И хотя Бронский слыл опытнейшим в сердечных делах, ее прелесть пробудила в нем еще неведомые глубины чувства. Во всей последующей жизни ничего подобного ему пережить не довелось. Пережитое мучило, преследовало, не желало забываться...

Теперь она едет в ночь, рискуя сделаться добычей разбойников. Сергей Львович вскочил в решимости тотчас броситься вслед за бывшей возлюбленной, оградить ее от опасности, как скоро это потребуется. Уже готов был крикнуть человека и велеть ему седлать лошадей.

– Полно, что за ребячество!
– осадил сам себя Бронский-старший.
– Гришку припугнули изрядно, не посмеет он высунуться теперь... Да уж и не нагнать ее: должно быть, далеко уехала...

Предводитель вновь опустился в кресло и взялся за чубук. Однако покоя не было в его душе. С тех пор как Бронский поселился с сыном в старом родовом имении и узнал о соседстве Маши, он дал себе зарок тотчас забыть об этом и подлинно забыл. Покуда Левушка не напомнил....

Давешний визит Маши внес сумятицу в привычный ход мыслей Сергея Львовича, а тут еще угрызения совести. Вот уж не ждал от себя! Предводитель усмехнулся своим мыслям и вновь затянулся табаком. Он и вообразить не мог, что при этом на его помолодевшем лице появилось выражение лукавства и задора.

22.

Между тем в доме Давыдовых готовилось представление. Всем верховодила Наташа. Музыкальная часть была отдана на попечение мсье Мишо. Помимо Наташи в представлении участвовали Катя, Соня, шестнадцатилетний кузен, и на роль героя-любовника спешно вводился Левушка. Весь день репетировали, заучивали куплеты какого-то французского водевиля, переделанного Наташей и мсье Мишо на русский лад. Младшие дети не

были допущены в залу, где шли приготовления, и изнывали от любопытства. Сашура искал подходящую щель в двери, а в замочную скважину смотреть не смел: ему давно растолковали, что это неблагородно. Маленькая Оля, волоча за собой тряпичную куклу, хвостиком следовала повсюду за братцем. Она бы глянула в замочную скважину, но не могла до нее дотянуться. Мадемуазель настигла малышей в томлении у дверей залы и увела в детскую.

Левушка вовсе не собирался участвовать в спектакле, но девицы упросили его. В противном случае героя-любовника должен был представлять юный кузен, а Соне досталась бы мужская роль, что вовсе никуда не годилось. Впрочем, Бронскому не привыкать: в школьных спектаклях не однажды он разыгрывал роли. Стихи Левушка схватывал на лету, да и актерский талант ему был вовсе не чужд.

Однако теперь, когда Катя была рядом, что-то сделалось с юным правоведом. Он никак не мог обрести прежние легкость, веселость, остроумие. Давешние поцелуи не шли из головы. При мысли о том, что лишь днем ранее он держал в объятьях хрупкий стан и ненасытно лобзал упоительнейшие уста, юноша терял голову. Катя была рядом, послушно следовала указаниям Наташи и мешала Бронскому сосредоточиться на стихах.

На беду, они играли любовников, которых разлучают, а они стремятся друг к другу с необоримой силой. Бронскому по роли следовало брать Катю за руку, с чувством смотреть ей в глаза, а это было мучительнее всего. Катя тоже казалась скованной сверх меры и никак не желала поднимать глаза на визави. Наташа негодовала:

– Да с чувством же, с чувством! Ей-богу, истинные куклы!

Она занимала место Кати и показывала, как нужно грациозно поднимать ручку, томно вздыхать и хлопать глазками. Тут и у Бронского пробуждался актерский талант: юноша верно изображал чувство, пылко целуя руку и испуская страстные вздохи. Однако как скоро место Наташи занимала Катя, он деревенел и, как ни силился, не мог выдавить из себя ни слова, ни вздоха.

– Представь Дорину ты, душа моя, - предложила подруге отчаявшаяся Катя.
– У меня не выходит...

До представления оставалось два часа, и переиначивать было поздно.

– Нет уж, голубчики, будете играть!
– сказала последнее слово руководительница.

Самой Наташе досталась роль субретки, которая ей больше пристала: тут девица могла блеснуть остроумием, покорить зрителей находчивостью, веселым нравом. Расставаться с ролью служанки ей вовсе не хотелось, посему каждый остался при своем.

В ожидании спектакля Игнатий Ильич занимал гостей своим любимым детищем - чудо-оранжереей. Какие экзотические растения тут взрастали, какие диковинные плоды вызревали! Возможно ли было представить, что в северном заснеженном краю расцветут тропические сады! В оранжереях Давыдова трудился выписанный из Англии садовник, да и сам Игнатий Ильич был большой охотник до возни в теплицах и парниках. Частые в доме Давыдовых гости ахали и охали и уже более не дивились, когда к обеденному столу здесь подавались дыни, апельсины, лимоны, груши, виноград, персики, сливы и даже ананасы.

Близился назначенный час, и Наташа тревожилась: удастся ли представление. Левушка и Катя и вовсе чувствовали себя скверно: они пророчили позорный провал. С тех шальных поцелуев у колонны они не смели взглянуть в глаза друг другу. Во время ночных катаний и костюмированных колядок силились не касаться руки или платья друг друга даже случайно. От них исходило электричество. Давеча ночью, в санях, Левушка так дико смотрел, что Катя поостереглась сесть рядом с ним.

Наташа, казалось, ничего не замечала, она подбадривала одеревеневших артистов, тормошила их, и вот назначенный час настал.