Волшебная палочка

Грин Ален

С Кириллом мы постепенно сблизились: вместе ходили в музыкальную школу, возвращались домой, встречались и слушали музыку, играли на фортепиано. Временами мы так увлекались, что наша игра перерастала в поединки, в соревнования; временами нам хотелось всех изумить, и мы музицировали в четыре руки. Когда мы говорили о музыке, создавалось ощущение, что мы понимаем друг друга с полуслова: не успевал Кирилл высказать мысль, как я уже знала, что он этим хотел сказать. Когда говорила я, он утвердительно кивал в ответ. Эта согласованность не была наигранной. Я знала это, чувствовала.

Видя нашу слаженность в работе, ребята в школе стали дразнить нас чокнутой парочкой. С одной стороны, меня это злило, потому что в глазах ребят отражались

зависть и ехидство, с другой, радовало, потому что Кирилл всё больше и больше нравился мне. Я надеялась, что рано или поздно мы на самом деле станем парочкой. Когда я украдкой проговаривала слово «нравится», то испытывала блаженство. На снегу и на запотевших окнах, пока никто не видел, я рисовала цветы, которые распускались в моём сердце. Кирилл, как все мальчишки, на подобные провокации реагировал сухо и сдержанно. Он пожимал плечами, брал мою сумку и говорил: «Пойдём». С боевой готовностью я срывалась с места. Мы неспешно брели по заснеженным тёмным улицам и тихо разговаривали. Мне казалось, я кружусь в упоительном, лёгком, изящном вальсе вместе со снежинками. В такие моменты я была неподдельно счастлива.

Так продолжалось около года, до тех пор, пока однажды я не выиграла конкурс молодых талантов. Его проводили под Новый год на базе нашей школы. К нему все долго и тщательно готовились. За неделю до конкурса Кирилл неожиданно ограничил наши встречи, объяснив это необходимостью сосредоточиться. Вполне разумно, но не для того, кто пребывает в плену чувств. С его доводами я согласилась, но всё равно обиделась.

Пока Кирилл был рядом, я в полной мере не задумывалась о конкурсе. Конкурс так конкурс. Что такого? Но когда осталась наедине с собой, волнение и тревога захлестнули. Что если провалюсь? Что если не оправдаю возложенных надежд? Что если отключусь? Я так переживала, что места себе не находила. Измучила домочадцев беспрерывной игрой одного и тоже же произведения. Для неискушённых в музыке произведение звучало одинаково. Я же, пытаясь наполнить композицию смыслом, объёмом и чувствами, каждый раз играла по-другому. Я выжимала из старого пианино последние силы, и инструмент, в силу возможностей, послушно следовал за мной. Вместе мы страдали, пели, жили, дышали, умирали и возрождались. Первой моих творческих исканий не выдержала бабушка, она буквально вытолкнула меня на лестничную площадку со словами:

– Не мешало бы свежим воздухом подышать.

Вдогонку она кинула мне пальто, шапку, шарф и с шумом закрыла дверь.

Я оделась и нехотя вышла на улицу. Двадцать минут тоскливо смотрела в наше окно на четвёртом этаже. В стёклах отражались серое невзрачное небо и ветки рядом стоящей берёзы. Я не могла играть, но это вовсе не означало, что я не могла тренироваться. Музыка звучала во мне, и пальцы проворно бегали по спинке скамейки. Окружающая действительность померкла – я перенеслась в волшебный и неповторимый музыкальный мир. Вперёд, быстрей, выше – звали меня звуки, и я безоговорочно подчинилась им. Я понятия не имела, что Кирилл наблюдал за мной из окна своей комнаты. Об этом я узнала случайно, много позже, от его папы. Он сказал, что они с женой в тот день не на шутку испугались: Кирилл, пока наблюдал за мной, ни на что не реагировал, а когда я пропала из виду, заперся у себя в комнате и весь вечер, пока позволяло время, играл. Прежде его родители такой злой, острой, тяжёлой, остервенелой и мучительной игры не слышали. Утомившись, Кирилл с силой ударил по клавишам, опустил крышку инструмента и без объяснений ушёл из дома. Вернулся он за полночь, тут же разделся и лёг спать.

Я тот вечер провела не так экспрессивно. Перед тем как заснуть, я красочно представила своё выступление: как выйду, как поклонюсь, как сыграю, как Ольга Ивановна покачает головой и скажет, что справилась я неплохо, но если бы не ленилась, получилось бы лучше. Она всегда так говорила. Я даже видела морщинки возле её глаз. С этими мыслями

переместилась в новый день.

Когда мы с Кириллом возвращались с конкурса, я скакала от счастья, я парила в облаках. «Первое место! Победитель!» – бальзамом лилась долгожданная похвала. Это окрыляло и вселяло надежу. Может, я действительно смогу добиться успеха? Самым радостным было то, что меня похвалила Ольга Ивановна. В этот вечер морщинки у её глаз непривычно улыбались мне. Высшая награда!

Вдруг я заметила, что Кирилл замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Было видно, что он о чём-то напряжённо думал. Я последовала его примеру. Он долго стоял у лавочки, потом кинул на неё мою сумку. Свой портфель он продолжал держать.

– Сколько ни силюсь, не могу понять, почему ты? – зло спросил он. – В техническом плане я играл лучше. Почему ты?

– Что?.. – приглушённо спросила я. Меня словно обухом по голове огрели.

– Во время игры ты отключилась! Доигрывала произведение по-своему. И так всегда: я тружусь до седьмого пота, а потом появляется «долбанутый гений» и – результат один. Я лишь номер два! – после эмоциональной тирады он шумно выдохнул.

– Но… ты говорил… – я спотыкалась на каждом слове. – Ты говорил… говорил, что…

– Боже! – словно неимоверно устав, он закрыл лицо руками. – Твоя воздушность выводит из себя.

Почему-то в детстве я думала, что когда человек поражён или удивлён, он часто моргает. Откуда в моём сознании поселилась эта мысль, не знаю, но в тот момент я поняла, что ошибалась. Я не то что моргнуть, пошевелиться не могла. Мне казалось, если сделаю это, мир разлетится вдребезги.

– За что? – я была готова разрыдаться, но выглядеть жалко не хотелось. Хотя я отчаянно сдерживала боль и обиду, влага предательски блестела на глазах.

– Раздражаешь…

– Но ты говорил… – я схватила сумку и убежала.

Я не спала всю ночь, ворочалась с боку на бок и вытирала текущие по щекам слёзы. Целую неделю я никуда не ходила, а когда, наконец, пришла в школу и мы с Кириллом встретились, он прошёл мимо. С тех пор он перестал меня замечать. Если же мы были вынуждены пересекаться, он отпускал в мой адрес язвительные и колкие замечания. Постепенно это вошло у него в привычку – он не упускал шанса сделать мне больно. Как-то я задержалась в классе, чтобы продумать, как сыграть новое конкурсное произведение – прелюдию номер пять соль мажор сочинение тридцать два С. В. Рахманинова, он подошёл и со всего размаху хлопнул нотами по столу. От неожиданности я подскочила и подняла голову. Кирилл сел напротив и, язвительно улыбнувшись, сказал:

– Возвращаю с небес на землю, а то залетаешься и, – он скорчил сочувственную гримасу, – упадёшь.

Я ничего не ответила – глупо вступать в словесную баталию, если заранее предугадываешь поражение. Не мастак я в перепалках, от наглости и хамства теряюсь. Я просто отвернулась. Как в котле опытной ведьмы, во мне всё кипело, булькало и клокотало, но я скрещивала на груди руки и молчала, надеялась, что рано или поздно ему надоест меня мучить. Но Кирилл не сдавался. Как любой музыкант, он был упрям и терпелив. Возможно, моё кажущее спокойствие бесило его, и он старался найти брешь в защите.

– Я тут на днях наблюдал, – весело сказал он, – как ты руками забавно машешь. В дирижёры собралась?

– Тебя это не касается! – против обычного я не сдержалась. Даже лава временами вырывается наружу.

– Правильно! И меня это не касается, и тебя не касается. Дирижёр – мужская профессия. Тебе там делать нечего.

– Это мне решать! – крикнула я в ответ.

– Нельзя прыгнуть выше головы, – со знанием дела заверил Кирилл.

– Это выше твоей головы, а не моей! Я стану тем, кем захочу! Слышишь меня? – в тот момент злость достигла точки кипения. Боль давила музыку внутри, и это выводило из равновесия. – Я стану тем, кем захочу! – я орала во всю глотку. – Слышишь? – схватила его за ворот рубашки. – Слышишь?!