Волшебники. Книга 1

Гроссман Лев

Он мог ощущать невидимые потоки и рельсы, которые исходили от него во время полёта во все стороны. Они были в Земных полосах магнитной силы, Джорджия выбрала такой путь для перелёта. Она вела их на юг. К рассвету они уже поднялись на милю выше и летели со скоростью шестьдесят миль в час, обгоняя машины на Гудзонской Парковке под ними.

Они пролетали над Нью-Йорком, расстилающимся под ними каменными застройками, трещащим от чужеродного тепла и электрических искр, и источающим токсичные пары. Они летели весь день, следуя за линией берега, мимо Трентона и Филадельфии, иногда через море, иногда через замёрзшие поля, переживали перепады температуры, уворачивались от восходящих потоков

воздуха, переходя незаметно от потока к потоку, когда один из них иссякал, выталкиваемый другим. Ощущения были потрясающие. Квентину ни за что не хотелось останавливаться. Парень не мог поверить, каким сильным он стал, сколько взмахов крыльев хранилось в его железной грудной клетке. Он не мог сдержаться. Он должен был поделиться своим восторгом с другими.

— Га! — прокричал он. — Га-га-га-га-га-га-га!

Однокурсники были с ним согласны.

Квентин иногда спокойно перемещался то выше, то ниже гусиного косяка, как в волейбольной команде происходит смена игроков. Иногда они с грохотом опускались за землю, чтобы поесть и отдохнуть около водоёмов, на центральной полосе автострады или даже на лужайке пригородного офисного парка с поломанным водопроводом (ландшафтные ошибки были настоящими находками для гусей). Не редко они делили бесценные кусочки недвижимого имущества с другими косяками, настоящими гусями, которые чувствовали подвох в переполошённых гусях и смотрели на них с вежливым изумлением.

Квентин не знал, как долго они летели. Иногда он замечал знакомые места и пытался рассчитать расстояние, которое они преодолели, если они летели с такой-то скоростью, а Чесапикский залив находится на столько-то к югу от Нью-Йорка, а там некоторое число дней прошло с тех пор как они… сколько точно? Пробелы никак не хотели заполняться. Цифры никак не вставали на нужные места. Гусиный мозг Квентина был не в состоянии адекватно считать, его подобное не интересовало, так же, как и не интересовало, что все эти числа призваны доказать.

Они уже ушли далеко на юг, погода стала заметно теплее, но скорость они не снижали. Они летели на юг от Флорида-Кис, сухих, грязных валунов, которые едва поднимали свои головы от беспрерывно наступающей бирюзы, затем через Карибские острова, мимо Кубы, всё дальше на Юг, куда ни один разумный гусь бы не сунулся. Они перелетели Панамский Канал, без сомнения удивив всех наблюдателей за птицами в здешних местах, которые умудрились заметить в небе один потерянный гусиный косяк и написать о нём своих дневниках.

Прошли дни, или недели, или даже года. Кто знал, кого это заботило? Квентин никогда не ощущал такого спокойствия и удовлетворения. Он забыл о своём человеческом прошлом, о Брейкбиллс и Бруклине, о Джеймсе, Джулии, о Пенни и Декане Фогге. Зачем зацикливаться на них? У него больше не было имени. У него больше не было личности, да он и не хотел. К чему вообще были все человеческие мелочи? Он был животным. Его задача — перерабатывать жучков и растения в жир и мускулы, в перья, в полёт и преодолённые мили. Он подчинялся только своей стае, потокам ветра и законам Дарвина. И подчинялся тем силам, которые посылали его лететь невидимыми магнитными путями, всегда на юг, к суровому каменистому побережью Перу, к приюту в вершинах Анд и необъятной синеве Тихого океана. Он никогда не был счастливее.

Хотя сейчас лететь становилось всё тяжелее. Они останавливались все реже и в более экзотичных местах, расстояния между остановками были более большие и выбранные для них заранее. Но, преодолев полторы мили, одним глазом следя за скалистыми Андами и чувствуя пустоту желудка и боль в грудных мышцах, он увидел, как что-то мелькнуло в лесу, в ста милях внизу под ним. Квентин был почти уверен, что они пролетали

мимо только затонувшего футбольного поля или заброшенного бассейна где-то в разрушенной деревне коммунистического Сияющего пути Перу, где проливные дожди размыли почти до основания затяжные химические испарения хлора.

После долгого тропического перерыва опять становилось холодно. Из Перу они летели в Чили и высушенные ветрами Патагонские пампасы. Теперь их стая была тощей, жировые запасы гусей истощились, но никто не сворачивал назад и ни секунды не колебался, когда они пролетали самоубийственно близко от самого мыса Горн, по синему хаосу пролива Дрейка. Их невидимый путь не потерпит отклонений.

Больше не было весёлого кряканья в стае. Квентин бросил взгляд на другую сторону клина и увидел чёрную пуговку глаза Джэнет, горящий яростной решимостью. Они провели ночь на чудесной барже, идущей по глубоким водам и нагруженной товарами, листьями водяного кресса, люцерной и клевером. Когда из-за горизонта показался мрачный серый берег Антарктики, они приветствовали его не с облегчением, а с коллективным смирением. Они не испытывали уважения. Гуси не принадлежали этой земле, потому что не рождались там, или никогда не возвращались туда. Он видел магнитные пути, появляющиеся в воздухе, рассекающие пространство с другой стороны, как линии долготы, собирающиеся по полюсам глобуса. Клин Брейкбиллс летел на большой высоте, серые волны под ними отчётливо виднелись сквозь две мили сухого, солёного воздуха.

Вместо пляжа виднелась гора валунов, на которых медленно толпились странные, глупые пингвины, а затем — пустой белый снег заледеневшего черепа Земли. Квентин устал. Холод терзал его маленькое тело через тонкую курточку перьев. Он не представлял, что держит их в воздухе. Если один из них упадёт, Квентин точно знал, они все бросят, сложат крылья и упадут в фарфоровую белизну снега, который с радостью поглотит их.

А они всё следовали за путём, будто их вела волшебная лоза. Путь изогнулся вниз и они с благодарностью спикировали вслед за ним, принимая потерю высоты взамен на огромную скорость и с радостью ощущая облегчение в горящих крыльях. Теперь Квентин видел, что здесь, в снегу, стоял каменный дом, выделяясь на безликой равнине. Это было человеческое жилище, и обычно Квентин бы мспугался его, обделался бы над ним и улетел, забыв.

Но нет, вопросов не было, их путь оканчивался именно здесь. Он обрывался она одной из заснеженных каменных крыш дома. Они были достаточно близко, чтобы Квентин увидел человека, который стоял там, ждал их, держа длинный посох в руке. Желание улететь было сильным, но изнеможение и, что сильнее, логика, которая вела их по магнитному пути, были сильнее.

В самую последнюю секунду он подобрал крылья, и они поймали ветер, будто парус, на последних остатках кинетической энергии, прервали падение. Он шлепнулся на заснеженную крышу и лежал, пытаясь отдышаться. Его взгляд стал пустым. Человек не шевелился. Ну и чёрт с ним. Пускай делает, что хочет, хоть общиплет, выпотрошит и зажарит, Квентину было все равно, пока он мог наслаждаться блаженными минутами покоя своих до боли уставших крыльев.

Человек изогнул свой бесклювый, мясистый рот, произнося странные слова, а затем стукнул основанием посоха по крыше. Пятнадцать бледных, голых подростков лежали в снегу под белым полярным солнцем.

Квентин очнулся в пустой белой комнате. Он не мог предположить, сколько из ближайших двадцати четырёх часов он спал. Его грудь и руки были все в синяках и болели. Он взглянул на свои грубые, розовые, человеческие руки, с короткими пальцами без перьев. Он поднёс их к лицу и прикоснулся. Вздохнув, Квентин смирился с тем, что он снова человек.