Волшебные очки

Василенко Иван Дмитриевич

— Сплошное вранье! — фыркнул Аркадий. — Никакой он не священник, а самый обыкновенный дьякон.

— Дьякон так дьякон, — согласился Роман и с затаенным смехом в глазах укорил: — Ах, Аркадий, Аркадий, хоть сербский король и друг тебе, а уважения к славянам у тебя нет.

— Ну, уж извини. Это вам, марксистам, все равно, что немец, что калмык, а я горжусь своей национальностью. Правда, мой далекий предок родом из Марселя, но в основном я русский и всем славянам — брат родной.

Роман вдруг посуровел.

— Русский ты, немец, француз или калмык,

но знать обязан, что русский народ имел самостоятельное историческое развитие, а так называемые «норманисты» приписывают все, что было создано русским народом, влиянию Запада и в этих целях используют легенду о «призвании варягов». Когда Дмитрий кончит институт и будет учить ребят истории, он научит их уважать русский народ и гордиться им, что нисколько не мешает уважать и другие народности, а ты чему научишь ребят? Тому, что без «призвания варягов» русские до сих пор сидели бы на деревьях без штанов? Что касается Джемса, то едва ли наш добрейший Кирилл Всеволодович сознает, какого зверя он нам преподносит под личиной знаменитого ученого. Выгода, нажива, предпринимательство — вот что на деле обслуживает философия и психология Джемса. И она как нельзя больше пришлась по нраву современному этапу капитализма.

— Вот и объясни это нашему Кириллу Всеволодовичу, — съязвил Аркадий. — Он в благодарность кол тебе поставит. «Во-первых, скажет, яйца курицу не учат, а во-вторых, не бунтуй».

Суровость с лица Романа сошла, в глазах его опять затрепетал смешок.

— Впрочем., зачем я трачу слова на сына высокочиновного родителя, представителя капиталистической фирмы «Подтяжки и галстуки» и личного друга его величества короля сербского! Пустое занятие.

— Гм… — смущенно заморгал Аркадий. — Гм…

На другой день произошел случай, чуть не убедивший меня в том, что я живу в одной комнате с богачом. Вернувшись из института, я застал Аркадия над раскрытым чемоданом, с толстой пачкой пятирублевок в руке. Пачка была аккуратно, крест-накрест, перевязана шнурочком.

— Ого!.. — невольно вырвалось у меня.

— Пустяки! — с пренебрежительной гримаской сказал Аркадий. — Фирма прислала очередные триста да отец на мелкие расходы двести. Туговато придется, ну да месяц как-нибудь проживу.

Хорошие пустяки! Пятьсот рублей! И это тогда, когда большинство институтцев существует на двенадцатирублевую стипендию в месяц!

Вскоре в институте уже все узнали, сколько денег получил Диссель на мелкие расходы. Сам же он и рассказал. На квартиру к нам потянулись со всех трех курсов. Один просил трояк до стипендии, другой — рублишку, пока получит за урок, третьему должны вот-вот прислать из дому, а пока нужно уплатить полтинник за стирку… Но, раздав около двадцати рублей, Аркадий неожиданно сказал очередному просителю:

— Извини, братец, больше нет ни сантима. Все разобрали.

«Эге, скоро же иссякла твоя царственная щедрость!» — подумал я.

Пришел Роман. Аркадий бросил на него смущенный взгляд и, запинаясь, сказал:

— У тебя там не найдется двугривенного? Чертовски курить хочется, а табаку и на щепотку

не осталось.

— Что же это значит? — спросил я, когда Аркадий, взяв монету, ушел. — Получил пятьсот рублей, раздал не больше двадцати и просит на табак?

— А ты их считал, эти пятьсот рублей? — ухмыльнулся Роман.

— Не считал, но своими глазами видел у него в руках толстую пачку пятирублевок.

— Ты видел пятирублевки только сверху и снизу, а между ними — пачка нарезанных тетрадочных оберток. Этот фокус он уже не первый раз проделывает,

— Но зачем же?! — удивился я.

— А вот спроси его. Чтобы хвастнуть, он все отдаст и будет сидеть голодный.

— Значит, никаких двухсот рублей «на мелкие расходы» папаша не присылал? Кстати, где он служит, этот высокочиновный отец?

— В парикмахерской.

— Что-о?

— То, что слышишь. Его отец бреет и стрижет и из своего тридцатипятирублевого жалованья ежемесячно высылает своему непутевому вралю-сыну по пятнадцати рублей. Да фирма «Галстуки и подтяжки» — по пятерке в месяц. Вот и все доходы этого «капиталиста».

— Фу, черт! — даже присел я от изумления. — Первый раз в жизни встречаю такого враля.

— Враль редкостный, абсолютно бескорыстный, но… однобокий. Ведь вот не соврал же, что, скажем, симфонию сочинил или микроба вредоносного открыл. Нет, хвастовство его в другой области: «сын высокопоставленного чиновника», «друг короля», «желанный гость своей владетельной тетки-помещицы». Хлестаков — так тот хоть «Юрия Милославского» «написал» и на короткой ноге с Пушкиным был.

Я вспомнил свою «двоюродную сестру из княжества Лихтенштейн» и почувствовал, что краснею.

— Ну, то другое дело, — улыбнулся догадливый Роман. — Я тогда сказал, что это в стиле Дисселя, но по-думал и понял: было же не хвастовство, а издевка над Ферапонтом.

Аркадий вернулся хмурый. Скрутил папиросу, затянулся и вдруг затрясся от хохота.

— Ты что, спятил? — уставился на него Роман.

— Поневоле спятишь. Возвращаюсь из табачной лавки, а навстречу мне Воскресенский. Здорово на взводе. Выхватил из кармана какую-то блестящую штуку — я в сумерках сразу не разглядел — и направил мне в грудь. «Руки вверх!» Я подумал, как бы спьяну не бухнул, и поднял. Он обшарил все мои карманы, плюнул и говорит: «Что ж ты, подлец, вводишь человека в грех! Буржуй голодраный!..» Так, ей-богу, и сказал: «Буржуй голодраный». А в руке у него был серебряный набалдашник от палки. Нес в ломбард закладывать.

И Аркадий опять принялся хохотать. Нахохотавшись, сказал, будто сейчас только вспомнив:

— Раненых привезли.

— Что? — резко повернулся к нему Роман,

— Привезли раненых, говорю. Целый поезд.

Роман подумал и решительно встал.

— Пойду.

— Зачем? — не понял Аркадий.

— Хочу своими глазами увидеть людей, искалеченных нашими и иностранными империалистами.

— На-ашими?! — удивился Аркадий. — Ты что, проспал все события? Хорошенькое дело! Германия начала войну, а ты обвиняешь каких-то «наших» империалистов.