Волшебные одежды
Шрифт:
Хэрн посмотрел на меня.
— Пожалуй, с месяц.
Тут над нами нависла Робин.
— Сударь, вы знаете, что это с ним? — нетерпеливо спросила она. — Неужели вы можете нам помочь?
— Ну, кое-чем могу, — отозвался варвар. — Хотя, конечно, было бы лучше, если бы вы привезли его сюда пораньше.
Он встал, и лицо у него сделалось очень серьезное.
— Нам придется подождать, пока варвары не проплывут мимо, — сказал он.
Со склона ссыпался Утенок.
— Я видел вар!..
— Тихо! — прикрикнул на него незнакомец.
И мы услышали голоса и плеск множества
— Впереди все чисто. Этих дьяволов нету.
Судя по звукам, лодка была большая и тяжелая и двигалась быстро, благодаря течению и усилиям гребцов. Я подумала, что они, наверное, патрулируют — проверяют, не покажутся ли где варвары. Шум удалился в строну того места, где реки сливались, и стих вдали.
Когда они уплыли, наш варвар сказал.
— Меня зовут Танамил. Это означает «младший брат».
Я не было уверена, что нам стоит называть наши имена, — он ведь мог по ним догадаться, что мы не варвары. Но Робин, как истинная леди, вежливо представила нас всех.
— Это Хэрн, — сказала она, — и Танакви. Моего брата, который лежит в лодке, зовут Гулл. А это Утенок…
Танамил посмотрел на Утенка, который так и стоял на тропе.
— Утенок? — переспросил он. — Не Маллард?
Физиономия у Утенка сделалась почти того же оттенка, что и здешняя земля.
— Маллард, — сказал он. — Утенок — это домашнее прозвище.
Танамил кивнул и перевел взгляд на Робин.
— Я могу угадать ваше имя, — сказал он. — Вы — тоже птица. Яркая птица, птица знамения. Робин?
Робин тоже покраснела и кивнула. Она так смутилась, что совсем забыла, что ей полагается вести себя как настоящей леди.
— А откуда вы знаете?
Танамил рассмеялся. Смех у него был очень приятный — не могу не признать, — очень радостный и заразительный. Нам тоже захотелось смеяться.
— Я странствую в поисках знаний, — сказал он. Потом он взглянул на лежащего Гулла и посерьезнел. — И хорошо, что мы встретились. Он ушел очень далеко.
Мы тоже посмотрели на Гулла. Мы сперва подумали, что Танамил преувеличивает. А потом вдруг заметили, как сильно изменился Гулл за этот краткий промежуток времени. Он сделался еще более худым и бледным, чем всегда. Он лежал с закрытыми глазами, и дыхание его сделалось таким слабым, что его было почти не видать. Скулы выпирали из-под кожи. И вообще кожа так натянулась, что голова походила на череп.
Робин схватилась за руку Танамила. В обычных обстоятельствах она ни за что этого не сделала бы.
— Что с ним? Вы знаете?
Танакви по-прежнему смотрел на Гулла.
— Да, — сказал он. — Знаю. Они пытаются забрать его душу. Он долго и упорно сопротивлялся, но они побеждают.
Хэрна передернуло. Он разозлился. Он всегда злится, когда слышит что-нибудь в этом роде, но таким злым я его еще никогда не видела.
— Да неужто? — сказал он. — И кто же эти «они»? И где, по-вашему, они находятся?
Он так разозлился, что ему трудно было говорить.
Танамил не обиделся. Кажется, он понимал Хэрна.
— Тот, кто тянет сейчас вашего брата к себе — могущественный человек, и я почти ничего о нем не знаю, —
Тут Хэрн уже не нашелся, что сказать. И как-то резко перестал злиться.
— Гулл постоянно твердит, что ему нужно к морю, — сказала я.
— Значит, человек, который хочет его заполучить, действительно там, — сказал Танамил. — А теперь мне нужно приниматься за работу. Нам нужно спасти вашего брата, но так, чтобы этот могущественный человек ничего не заподозрил. Понимаете? — Он обвел нас взглядом, серьезным и сосредоточенным. — Если что-нибудь в моих действиях покажется вам странным, знайте: я стараюсь сделать как лучше. Вы не забудете об этом?
— Нет, — дружно отозвались мы — даже Хэрн, хотя я была совершенно уверена, что уж он-то станет возражать. Хотя Танамил был варваром, мы почему-то доверяли ему. Он так много знал!
Танамил сказал, чтобы мы вылезали из лодки и постояли пока в тростниках. Мы охотно подчинились. Гулл остался лежать на дне лодки. Танами присел на корточки у самого края воды и принялся копаться в земле голыми руками, потом зачерпнул полные пригоршни влажной красной земли. Мы озадаченно смотрели, как он сгрузил эту землю на тропу — повыше, там, где уже было сухо, — и начал месить, лепить и приглаживать. Время от времени он поглядывал на Гулла, а потом снова принимался лепить. Через некоторое время Хэрн начал посмартивать на него саркастически. А комок земли приобрел вид фигурки молодого человека — очень знакомой фигурки.
— Это же Гулл! — прошептал Утенок. — Вы только гляньте, до чего похоже!
Фигурка и вправду была очень похожа на Гулла. И сейчас, когда я тку эту историю, она стоит у меня перед глазами. Это был Гулл, как живой — только не такой худой, как тот, который лежал сейчас в лодке. Просто поразительно, как Танамил сумел так точно изобразить того Гулла, которого он никогда не знал, — того Гулла, который когда-то смеялся и хвастался тем, что он идет на войну, который плавал по Реке и радостно насвистывал, потому что считал, что жизнь хороша. Я еще помнила этого Гулла — хотя мне приходилось здорово напрячься, чтобы воскресить его в памяти, — но откуда его знал Танамил?
Когда фигурка была закончена, Танамил поудобнее уселся среди тростника и сказал:
— Вы можете присесть, если хотите.
Сел один лишь Хэрн. Остальные остались стоять, обеспокоенно глядя на происходящее. Танамил достал из-под накидки изящную красноватую свирель, сделанную из нескольких связанных вместе тростинок, и заиграл. После первых же нескольких нот Хэрн, который до этого с презрительным видом плел косички из тростника, зачарованно поднял голову. Это была печальная, плачущая мелодия, в которую каким-то образом вплетался отголосок смеха. Ноты скользили одна за другой, переплетались и плыли дальше. Утенок сидел, разинув рот. Робин словно впала в транс. Голос свирели звенел, словно колокольчик, и струился, словно вода. Мне чудилось, будто вдоль всей Реки просыпается весна, и деревья покрываются листвой — но в то же время это была грядущая весна, которой еще только предстояло одолеть печальную зиму. Мне хотелось, чтобы эта музыка никогда не заканчивалась, чтобы она струилась вечно, как сама Река.