Волшебные узоры
Шрифт:
— Простите, ваше имя-отчество?
Переводим беседу на доверительные рельсы? Пожалуйста.
— Павел Павлович.
— Так вот, Павел Павлович, все по-житейски просто. Был я, грешным делом, судим. Отсидел, вышел, решил начать новую жизнь. Не хотелось, знаете, чтобы кто-то косился, поминал прежнее. Зачем мне хвосты на старости лет?
— На какие средства существуете?
— Наследство получил, и довольно порядочное. От сестры. Пока хватает.
— Чья сестра — Михеева или
— Моя, Михеева.
— Стало быть, паспорт подделан после получения наследства. Или есть еще один?
— Другого нет.
Вернулся Томин с понятыми, провел их в запроходную комнату, сделал Михееву приглашающий жест. Тот отрицательно качнул головой. Отказывается участвовать. Внесем в протокол.
— Приступайте, — сказал Пал Палыч, радуясь, что Зина с ними: на обыске она клад. Тем более когда неведомо, что искать, и хозяйские вещи перемешаны с вещами жильца. То, что квартиру он снимает, стало известно на лестнице от Никишиных.
— За что судились?
Очень нехотя Михеев выдавил:
— Теперешняя восемьдесят седьмая.
Восемьдесят седьмая?! Вон что! Быстро-быстро начали сцепляться звенышки, замыкаться контакты. Пал Палыч встретился взглядом с Томиным, вошедшим взять михеевский пиджак. Томин слышал и тоже оценил. И оба, как по команде, посмотрели на Игната. Тот не был удивлен — пожалуй, знал про судимость. Но что за восемьдесят седьмая и как она может касаться лично его — этого нет, не знал.
— По делу проходили один?
— Один.
— И давно освободились?
— Полгода.
— Та-ак. Значит, по восемьдесят седьмой статье… Какой был срок?
— Пятнадцать и три ссылки.
Афоня приподнялся на диване, вероятно, огорошенный сроком, Игнат рывком посадил его обратно.
— Фотоувеличитель вносить в протокол? — громко спросил Томин.
Само собой, в протокол он внесет. Просто подкидывал Знаменскому фактик — в связи со статьей.
— Фотоувеличитель хозяйский, — быстро сказал Михеев.
— Недавно им пользовались, — возразила соседняя комната голосом Зины.
— Вот видите, Михеев. Вы упустили хороший случай помолчать. С Серовым отбывали срок вместе?
Михеев не поддался на мелкую «покупку»:
— А кто он такой? Понятия не имею.
— Запишу, хотя не верю. Никишиных давно знаете?
— С детства. Ихнего, естественно. Еще родителей знал. Освободился, чувствую — одиноко как-то. Разыскал, подружились.
— Подружились? — усомнился Пал Палыч.
— Почему нет?
— Что же вас могло связывать? А, Игнат?
Игнат сощурился.
— К вашему сведению, Сергей Филиппович большой знаток живописи. Он мне давал немало советов.
— Какого рода?
— В профессиональных тонкостях вы вряд ли
— Зато в советах Михеева я разбираюсь гораздо лучше вашего. Чем вам предстоит заниматься после училища?
— Я… еще не знаю точно.
— Разве распределения не было?
— Я взял свободный диплом.
— Тоже по совету Михеева?
Тот вмешался, опередив Игната:
— Игнат совершеннолетний. И, вообще, какое это имеет значение!
Интересно, на что он надеется? А он, подлец, надеется, даже в глаза рискует смотреть.
Томин принес стопочку бумажек, одна вызвала у Пал Палыча приятнейшее удовлетворение и внешне небрежную реплику:
— Рецепт из той самой поликлиники. Вам не кажется, что это просчет — хранить?
Михеев предпочел «не уловить смысла». Кражу из регистратуры трудно будет доказать, коли сам не покается. Но шут с ней пока. Приближается главное.
— Расскажите, как вы провели вечер, когда в подъезде Никишиных был ранен человек.
— Если вы назовете число…
— Пятница, десятое.
— Пятница… Насколько понимаю, вопрос касается алиби, — подчеркнул он для ребят («элиби» — произнесли кривившиеся губы). — Пятница… дай бог памяти… пятница…
Афоня бросился на выручку.
— Мы были на матче!
— Правильно, Афоня! Играли «Крылышки» с «Локомотивом». А после матча втроем пошли ужинать в «Эльбрус». Салатик с крабами, филе под соусом, пили сухое.
— Сколько вы там пробыли?
— Часа три, не больше. Афоне же в школу вставать.
Вот на что ставка! Пал Палыч обернулся к братьям, Михеев тоже, и взгляд его умолял, заклинал, требовал. Игнат первым сообразил, чего он хочет: подтверждения фальшивого алиби. Потом сообразил и младший и заерзал на диване, словно стало припекать снизу. Оба в открытую маялись. Афоня пролепетал:
— Действительно… мне вставать…
— Хорошо так посидели, — подхватил Михеев. — С футбола всегда аппетит зверский, как будто сам мяч гонял.
Гнев поднял Пал Палыча из-за стола, бросил между ребятами и Михеевым с его горячечным, нестерпимым взором.
— Игнат! Афанасий! Были вы в пятницу в ресторане?
Афоня вытер мокрый лоб.
— Салат вот помню… и филе… — балансировал он на краю обрыва в ложь и ждал поддержки старшего, ждал от него знака — что дальше?
— Я не спрашиваю, что вы ели, я спрашиваю когда? В пятницу, десятого — да или нет, Игнат?
Глядя на него, Пал Палыч вдруг отчетливо понял, что если тот сейчас соврет, то на этом и упрется, хоть режь. С его характером не так стыдно, что соврешь, — стыдно признаться, что соврал!