Волшебный дневник (The Book of Tomorrow)
Шрифт:
Она улыбнулась своим воспоминаниям.
– Вы встретили там кого-то, кто подарил вам вот это? – Я с улыбкой показала на ее золотое кольцо с крошечным изумрудом. – Золотое кольцо и обет бедности. Если бы вы продали его, то могли бы вырыть колодец в африканской пустыне. Я видела в рекламе.
– Тамара, – проговорила она в недоумении. – Я получила его тридцать лет назад, когда уже двадцать пять лет была монахиней.
– А похоже, будто оно обручальное… Почему его вручили вам?
– Я же Христова невеста, – улыбнулась сестра Игнатиус. Я поморщилась:
– Здорово. Значит, если бы вы вышли замуж за реального мужчину,
– Я совершенно счастлива тем, что имею, можешь не сомневаться, – фыркнула сестра Игнатиус. – Вера и деньги несовместимы.
– Значит, папа был неправ. Но мы ездили в Рим и были в Ватикане. Тамошние ребята не бедствуют.
– Очень похоже на него, – засмеялась монахиня.
– Вы знали моего отца?
– Да, конечно.
– Когда вы познакомились? Где?
– Здесь.
– Но я что-то не помню, чтобы он ездил сюда.
– Ездил. Вот так-то, мисс Всезнайка.
Мне стало весело.
– Вам он не понравился?
Сестра Игнатиус покачала головой.
– Говорите, я не обижусь, ведь он вам не нравился. Он мало кому нравился. И мне тоже не всегда. Мы много спорили. Я не похожа на него, и думаю, он ненавидел меня за это.
– Тамара. – Она взяла меня за руки, и я ощутила неловкость. Она была очень ласковой и нежной, хотя успела повидать немало со всеми своими путешествиями и ежедневной работой и уж точно видела побольше моего. – Твой отец очень, всем сердцем, тебя любил. Он был добр к тебе, ничего для тебя не жалел, всегда был готов помочь. Тебе на редкость повезло. Поэтому не говори о нем плохо. Он был замечательным человеком.
Я мгновенно почувствовала себя виноватой, однако от старых привычек не так-то легко избавиться, поэтому я сделала то, что делала всегда.
– Вам надо было выйти за него замуж, – отрезала я. – Носили бы по золотому кольцу на всех пальцах.
После долгой паузы, подразумевавшей, что я должна извиниться, сестра Игнатиус вернулась к своей дурацкой картине. Она обмакнула кисточку в зеленую краску и стала накладывать плоские мазки на бумагу, начав нечто новое, повторяя движения дирижера, но с кистью художника в руке, и мазки напомнили мне о зеленых листьях, в общем, о чем-то вроде этого.
– Тут нет дерева.
– И белки тоже нет. Я включила свое воображение. В любом случае это не дерево, это среда, в которой живет моя белочка. Представь, что это абстрактная живопись, уход от реальности в дебри воображения, – с поучительной интонацией произнесла она. – Ладно, это наполовину абстракция, свободное произведение искусства, меняющее форму и цвет самым непредсказуемым образом.
– Как коричневый слон, у которого большой хвост, а туловище подкачало. Сестра Игнатиус не удостоила меня своим вниманием.
– С другой стороны, полная абстракция, – продолжала она, – не несет в себе ни малейшего сходства с чем-то узнаваемым.
Я повнимательнее пригляделась к изображению на бумаге.
– Да, сказать по правде, это ближе к полной абстракции. Похоже на мою жизнь. Она хихикнула:
– Драма семнадцати лет.
– Шестнадцати, – поправила я ее. – А знаете, я вчера побывала у матери Розалин.
– Неужели? И как она поживает?
– Она дала мне это. – Я вытащила из кармана осколок стекла и потерла
Сестра Игнатиус перестала рисовать, и я положила ей на ладонь стеклянную слезинку.
– Она сама дала тебе это?
– Нет, не совсем так. Я увидела ее в сарае. Мне показалось, что она, согнувшись, надев очки, над чем-то работает, потом стало понятно, что она работает со стеклом, и еще мне показалось, что я напугала ее. Поэтому я оставила поднос в саду. Заранее кое-что приготовила и принесла.
– Это хорошо.
– Нехорошо. Видели бы, в каком это все было состоянии. И Розалин не знает, что я была там, поэтому пришлось вернуться за подносом, который я ожидала увидеть таким же, каким оставила. А он был снаружи, вся посуда вымыта, вся еда съедена. И вот это было на тарелке. – Я забрала у сестры Игнатиус стекляшку и опять внимательно посмотрела на нее: – Очень мило с ее стороны, правда?
– Тамара…
Сестра Игнатиус протянула руку и попыталась ухватиться за мольберт, но он был слишком легким для того, чтобы она могла опереться на него.
– Что с вами? У вас нездоровый…
Я не закончила фразу, потому что сестра Игнатиус едва не повалилась на землю, благо я успела ее подхватить, и мне вдруг пришло в голову, что, несмотря на свою молодую энергию и детское фырканье, монахине уже лет семьдесят с лишком.
– Все в порядке, все в порядке, – повторяла она, пытаясь засмеяться. – Перестань волноваться по пустякам, Тамара, и наклоняйся, когда говоришь, кстати, повтори, что ты сказала. Ты нашла это на подносе, когда вернулась за ним?
– Поднос был на стене, которая огораживает сад, – медленно произнесла я.
– Но это невозможно. Ты сама видела, как она несла поднос?
– Нет. Я увидела поднос из окна своей комнаты. Наверно, она принесла его, пока я была где-то в доме. А почему вы задаете все эти вопросы? Вы сердитесь, что я пошла туда? Понимаю, мне, наверно, не стоило это делать, но Розалин слишком оберегает свои тайны.
– Тамара. – Сестра Игнатиус закрыла глаза и, когда открыла их, словно постарела лет на десять. – Хелен, мать Розалин, страдает рассеянным склерозом, который, к сожалению, с годами делается только хуже. Она прикована к инвалидной коляске, поэтому Розалин приходится почти неотлучно быть при ней. Ну вот, сама понимаешь, она никак не могла добраться с подносом до садовой стены. – Сестра Игнатиус покачала головой. – Это невозможно.
– Почему невозможно? – возразила я. – А что, если она положила поднос на колени, тогда руки у нее были свободны, чтобы двигать кресло?..
– Нет, Тамара, в саду есть лестница.
Я посмотрела в сторону бунгало и, хотя на самом деле ничего не могла разглядеть, словно воочию увидела ступеньки.
– О да! Странно. А кто еще живет в бунгало?
Притихшая сестра Игнатиус отводила от меня взгляд, явно что-то обдумывая.
– Никто не живет, Тамара, – прошептала она. – Никто.