Волшебный фонарь

Ямпольский Борис Самойлович

БАНКЕТ

Когда мы пришли в модерновый ресторанчик на улице Горького, в первом зале под разноцветными светильниками было тесно, шумно, накурено, и мы прошли, во второй.

Вдоль всего зала от стены к стене стояли длинные банкетные столы, великолепно уставленные снедью — салаты были украшены, как торты, на серебряных блюдах спали розовые поросята с петрушкой в ноздрях, от оранжевых раков шел пар, мелькали белые головки «Столичной», серебряные горлышки шампанского, красносургучные

печати портвейнов, по краям стояли батареи пивных бутылок.

— Медицина гуляет! — сказал официант.

За столами сидели важные, седоусые терапевты, ухоженные румяные осторожные старички и молодые, пробойные лекари с проборами по лекалу, наполовину аллопаты, наполовину гомеопаты, сторонники последних метод, и ели, и пили, и веселились, и произносили тосты с латинскими поговорками.

Оказалось, это был банкет по случаю годовщины удачных экспериментов лечения голодом.

Официанты шли белой цепью и несли шипящую на углях поджарку, шашлыки на длинных шпагах и истекающую соком колбасу по-извозчичьи.

ФИЗИОНОМИКА

— В тот день я очень торопился, неосторожно заехал колесом на осевую и не заметил, что за мной нарочно едет и наблюдает милицейская машина. Она обогнала меня и дала знак — остановиться. Из машины, как куколка, вышел красавец майор с ангельским лицом, в новом габардиновом плаще и щегольских начищенных сапожках.

— А ведь придется вас послать на экзамены, — сказал майор.

— Извините, но если бы вы знали, товарищ майор, куда я торопился! — пытался я перевести разговор на легкомысленные рельсы. Но это успеха не имело.

— Придется, придется, — сказал майор и кликнул кого-то.

Из машины неохотно вылез капитан с лицом кинематографического злодея — низкий лоб, перекошенная шрамом щека.

— Капитан, есть у вас направление на экзамен? — спросил майор.

Капитан мрачно глядел в сторону:

— Нет..

— Ваше счастье, — сказал мне майор. — Ну что же, сделаем прокол.

— Надо так надо, — покорно сказал я, протягивая талон.

— Капитан, есть у вас компостер?

— Есть, — так же мрачно, глядя в сторону, сказал капитан.

В это время заморосил дождик, и красавец майор юркнул в машину.

— Пробейте там, капитан!

Капитан-злодей вынул из кармана компостер и все так же мрачно, глядя в сторону, тихо сказал мне:

— Пробью тебе мимо. — И как бы с усилием нажимая на компостер, он щелкнул впустую.

Рассказчик — старый тертый автомобилист — вздохнул:

— Иди после этого верь в физиономику.

ВОВА

Я познакомился с ним на юге в санатории угольщиков.

Вова был дородный, толстогубый, кучерявый блондин, лет двадцати восьми, с холеной бородкой, борцовым разворотом плеч и железной переносицей.

Он один занимал литерную комнату, большую, солнечную, с балконом на море, и еду на подносах, под крахмальными салфетками,

ему носили в номер официантки в ангельских наколках, и тогда оттуда слышался Вовин селадонный бас и затем хихиканье, будто Вова их щекотал, и они выходили раскрасневшиеся и счастливые минутой полнокровной жизни.

Вова с каким-то коллекционным интересом вербовал своих поклонниц всюду — в санатории, на пляже, в городе, но больше двух дней ни с одной не встречался, а они поджидали его на углах и устраивали скоротечные курортные скандалы, крича: «Сачколов!», и Вова печалился и говорил: «Неразумная бабенция».

За месяц на моих глазах прошла череда брюнеток, блондинок, рыжих и платиново-седых, тощих и тучных, молоденьких девочек, которых Вова небрежно называл «ватрушки», и пожилых матрон, которым Вова говорил «мамочка».

Однажды, когда очередная его гостья, дебелая, перезревшая, большая, как городовой, в чем мать родила, Мессалиной, выбежала под яркое небо на балкон, и все отдыхающие ослепли, и случайно оказавшийся внизу начальник АХО, бывший кавалерист, закричал: «В сабли!», Вову, по распоряжению главврача, срочно уплотнили, он лишился своего привилегированного положения и сам стал ходить в столовую, но это уже было в конце путевки.

Вова жил широко, денег не считал и каждый вечер отправлялся с шумной компанией деляг на «Горку» или ездил на такси в «Гагрипш», где ели цыплят-«табака», или еще дальше, на озеро Рица, где им подавали на раскаленных сковородках свежую, только выловленную форель и джаз пел для них «Чаруй, Анюта!». Все пили водку, а Вова портвейн.

Ночью Вова при свечах играл по большой в префер, и в широкие окна тучами летели мохнатые бабочки. Вова отмахивался от них и говорил: «Сгинь!»

Однажды, когда мы пошли за газетами, я его спросил:

— Вова, а какую ты занимаешь должность?

Он спокойно ответил:

— Я поп.

— Ну да?!

— Честно, поп.

— А ведь ты неверующий, тебе все равно, что Христос, что аллах.

— Мне-то безразлично, хоть Будда, — сказал Вова.

— Зачем же тебе это надо?

— Видишь ли, у нас еще много верующих, и нельзя доверять их воспитание случайным людям.

— А кто тебе платит, сами верующие?

— Весь доход идет в церковный фонд, но мы ведь квитанции на пожертвования не даем, — ответил поп Вова.

В киоске «Союзпечати» он купил «Футбол» и «Советскую культуру» и на обратном пути мурлыкал: «Пусть всегда будет солнце…»

ПРАЗДНИЧНЫЙ ОБЕД

За столом собралась вся семья — старшая дочь с мужем, сыновья с женами, внуки, гости.

Во главе стола — маленькая женщина с лицом калорийной булочки и взбитыми радиоактивными волосами.

Некогда она училась на юридическом факультете, потом вышла замуж за ответственного работника, бросила юриспруденцию, народила детей, воспитала их в высоком духе, переженила и теперь активно влияла на новые семейные очаги.