Волшебный лес

Бонавири Джузеппе

Отшельник глядел вверх; время от времени он дул вспухшими губами на угасающий огонь, который ластился к его ногам.

Антисфен сказал, что не полетит больше, поскольку не видит смысла бороздить окололунный эфир, силой притяжения влекомый от одного края небосвода к другому.

Панеций летел быстро, его словно засасывал воздух, который он сотрясал, пронзая слой за слоем. Аполлодор вскоре уселся к нему на хвост.

Я поднялся на невиданную высоту и, клянусь вам, на земле различал лишь островки лунного света в долинах.

В

какую-то минуту я не смог двигаться дальше. Воздух стал совсем разреженным, крылья уже не захватывали его.

— Ну же! — кричал Панеций. — Что это ты? Назад собрался?

Пришлось мне вернуться обратно, с ненавистью и желанием глядя на луну, отступавшую к горизонту.

Панеций, удаляясь, делался все меньше и меньше. Он превратился в неясную точку. Вскоре я совсем потерял его из виду.

Теперь, когда я с трудом спускался на землю, она казалась мне все более прекрасной, и мне думалось, что все на ней устроено разумно и удобно. Костер отшельника ярко горел.

— Трудно ли умереть? — услышал я.

Я испугался за Антисфена.

— Да, трудно ли умереть?

Я поспешил вниз. В пламени бился черный комок, вот он дернулся раз, другой, наконец замер, рассыпая искры. Вокруг запахло горелым мясом.

— О-о! — воскликнул я и в ярости стремглав кинулся вниз.

Пламя все еще пылало. Старика видно не было, он коварно отомстил Антисфену и, увидев, что я возвращаюсь, спрятался где-нибудь в расселине.

Над останками моего друга догорал огонь. Кругом валялись разрозненные перья. Я летал в разных направлениях, чертил в воздухе зигзаги, но не услышал ничего, кроме лишь пустоты, открывшейся у меня внутри, словно со мной снова происходило превращение.

Панеций и Аполлодор достигли луны. Внезапно в воздухе разнеслось очень тихое постукивание, оно прервалось, потом раздалось снова, погромче.

Вскоре я услышал треск, и тут же на землю что-то упало.

— Панеций! Панеций! — позвал я.

Мне показалось, что луна, подталкиваемая ветром, поднималась все выше в сияющем коконе света, и я увидел, как от нее отделилось странное желто-белое облако и потянулось с востока на запад.

Тут из кустов вылез отшельник, он несколько раз упал на колени, потом смиренно воскликнул:

— О Селена, дочь Латоны, и это мне, грешному, ты посылаешь такие щедрые дары?

У Джузеппе сверкали глаза, он раскраснелся.

— О дражайшая Селена, ужели в своих пустотах ты хранишь столько нектара и амброзии?

Дятел все стучал. Размеренно. Без устали. Облако наконец опустилось на землю — это был белоснежный творог, душистый козий сыр, кусочки яиц с маслом, лепешки, ионизированная плазма и бестелесное лунное вещество. Я был настолько ошеломлен этим неожиданным исходом, что ни о чем не мог думать. Меня омывал ароматный млечный поток, он разливался по голым утесам, стоящим над морем, по оврагам, по прибрежным дюнам, и все становилось белым и прозрачным.

Джузеппе,

очнувшись от своего оцепенения, кинулся подбирать лакомства, он объедался ими жадно, ненасытно, пузо у него раздувалось прямо на глазах. Луна уходила с неба прочь, и только один ее рог висел теперь у меня над головой.

Останки Антисфена, едва заметные среди тлеющих углей, были завалены лунной снедью.

Облако постепенно рассеивалось, словно ветер разгонял его изнутри, и становилось ноздреватым и воздухоподобным. Наконец оно исчезло. Остался лишь сгусток тумана, из которого полился мед, посыпались лепешки. Они упали довольно далеко друг от друга. Но, по правде говоря, это уже были остатки.

Я сел на ствол поваленного дерева. Возникший там, в вышине, ток воздуха гнал за горизонт оставшийся краешек луны, вынуждая его крутиться по спирали вместе с другими светилами.

Вдруг послышались голоса Панеция и Аполлодора, только я мог узнать их по едва слышной песне, разливавшейся повсюду вместе с последними лучами лунного света.

— Что такое? Что такое? — спрашивал осовевший Джузеппе. — Опять лакомства падают?

Старик попробовал подняться, но не смог; он наелся до отвала и смердел.

Мне послышалось: «Апомео, Апомео, мы там, за пределами всего!», но то был обман, слуховая галлюцинация, либо случайное сочетание звуков, тихо сливавшихся в воздухе. Длилось это недолго: после того, как диск луны исчез совсем, слышался только далекий зов ночной птицы.

Я подлетел к Джузеппе; Он в испуге вскочил и со словами: «Я тут ни при чем, это судьба» — пошел к скалистому обрыву.

Он зашатался. Он искал себе какую-нибудь пещеру, выемку в скале, но вдруг, не удержавшись, рухнул вниз, прямо в морские волны.

— О-о-о! — крикнул он.

Больше я его не видел. Раздалось бульканье: наверно, вместе с воздухом он втянул в себя соленые брызги.

Близился рассвет. Я взлетел на серые невысокие, изъеденные ветром скалы. На глади спокойного моря, среди бледного сияния, отражалась Кассиопея, а чуть подальше к востоку — Возничий и Плеяды. Я облетел местность, сопровождаемый тишиной. Я не знал, вернутся ли Панеций с Аполлодором. Мне попался на глаза Джузеппе. Тело его оставалось в прежних границах, но вокруг плескались морские волны.

— Отшельник! — позвал я.

Это было бесполезно: жизнь оставила его.

Эхо понесло мой голос во все концы.

Я летел между скалами и бухтой, где в свете звезд белел песок. Я решил дождаться следующей ночи, снова увидеть луну и, быть может, моих друзей. Старик был там, между каменистым берегом и волнами, неподвижное тело его относило то вперед, то назад, перекатывало с боку на бок; а в какой-то момент оно подчинялось силе собственной тяжести. Невдалеке виднелся остров Огигия, где мы хотели обосноваться, если не доберемся до луны. Это был дымящийся бугор посреди моря.