Волшебство и трудолюбие
Шрифт:
Боже ж ты мой! Как он умел все это воспеть в своем творчестве! С каким неподдельным восторгом и любовью он описывал жизнь своих соотечественников на земле, на воде и в горах!
И, может быть, именно ферма Дом судьи была началом его творческой жизни, а этот дом-музей — уже концом, на всем печать успокоенности мастера, пожинающего лавры своей славы.
И только одно вдруг пронзило мое сознание — письменный стол Мистраля, стоявший в его кабинете.
— Вот за этим столом писал Мистраль свою поэму «Мирей»! — сказал старый смотритель музея.
Стол был типа секретера, за какими обычно писатели не работают, с четырнадцатью узкими ящиками, сделан он был из какого-то светлого дерева, и крышка его была обтянута сукном удивительного цвета бирюзовой морской волны.
На верхней полке стола стояла маленькая бронзовая копия богини Ники Самофракийской.
Если бы кто-нибудь мне сказал, что это не тот стол, за которым рождалась поэма, то я бы в ту минуту не поверила, — так ясно, так отчетливо я видела на этом сине-зеленом фоне всю кристально чистую историю любви богатой красавицы-девушки и бедного юноши-корзинщика.
А в какой прелестной, наивной манере дает Мистраль портрет своей героини:
Хозяйке минуло пятнадцать, И, право, должен я признаться, Что в наших Бо-горах и Кро-солончаках Такую красоту едва ли Еще когда-нибудь видали. Наверно, солнечные дали Ей дали цвет лица и ямки на щеках! Глаза ее росой блистали, В которой тонут все печали, Такой лучистости нет даже у звезды. А вдоль спины струились косы, Волнисты и темноволосы, И если щеки — абрикосы, То грудь — как персика не слишком зрелые плоды. При внешности живой и яркой Она была чуть-чуть дикаркой. Ах, если б прелесть вся была заключена В стакан воды, что залпом пьете!..Точно и любовно вылепил Мистраль портрет своего любимца, Винсента. Он брал его непосредственно в народе, зная свой народ, любуясь им, гордясь и чувствуя эту прямую связь с древнегреческой культурой, пустившей в землю Прованса глубокие, неистребимые корни. Вот его Винсент:
Пятнадцать лет Винсенту было, И красотою наградила Веселого плетельщика природа-мать. Он статным был, хоть темнолицым, Но цвета можно не стыдиться, Ведь чернозем родит пшеницу. А темное вино заставит вас плясать! Он обладал большим уменьем Во многих тонкостях плетенья…Три претендента на руку Мирей, которых она отвергла ради любви к Винсенту, взяты у Мистраля из провансальской жизни крестьян и пастухов его времени. Это был Аларий, пастух, владелец огромного стада овец, Веран — лошадник, объезжающий диких белых лошадок Камарги, и Урриас — укротитель диких быков. По существу, это — основные профессии Прованса, не считая, понятно, рыбаков и пахарей. Но с каким знанием и, я бы сказала, страстью описывает поэт всех трех претендентов, каждому давая характер и национальные черты. Аларий, который уводил каждую весну стада в Альпы, был уроженцем предгорий, и он, как подлинный «классический» пастух, умел резать по дереву изысканнейшие вещицы. И хоть душой он был мягок и лиричен, телом он был закален, умел переносить любые непогоды и опасности в горах. Каждый раз гнал он отары в горы:
И, видя, как они бежали, Глаза Алария блистали, Как жезл, в руке кленовый посох он держал. Среди своих овчарок белых, Что стерегут овец умело, И в кожаные гетры до колен обут, Своим спокойным, мудрым видом ПохожийПогонщик лошадей Веран уже совсем другой. Он арлезианец, он иначе себя держит, умеет подойти к отцу Мирей, пленить его и добиться у него успеха:
Пришел погонщик, гордый, чинный, Сюртук на нем был светлый, длинный, По-арлезиански лишь держался на плечах, И пояс с пестрою каемкой, Как спинка ящерицы тонкой, С полями шляпа из клеенки Переливалась в ярких солнечных лучах.Третий жених — Урриас, этот, видимо, пиренеец, его предки спустились с диких гор на промысел, в нем угадывается, конечно, не грек, не римлянин, а испанец и даже мавр:
Среди быков и телок черных Весь год он проводил в просторных Степях. В манадах выращенный паренек Был вроде бычьего сложенья, В глазах шальное выраженье. Колючий весь, в душе броженье, В руках дубинка, а одежда возле ног… И сколько он быков в манаде В Камарге метил на ферраде [8] , И был он на рогах питомца своего, И шрам, на молнию похожий, Он носит меж бровей на коже, И мох солончаковый тоже Однажды густо обагрила кровь его…8
Феррада — праздник в Провансе, когда клеймят каленым железом укрощенных быков.
Всем троим отказала Мирей, потому что любила Винсента. В великолепных стихах отразил Мистраль эту чистую первую любовь и все очарование тайных встреч, когда:
Сливались в сумерках их души. Касанья рук их становились все нежней. Потом надолго замолкали, Ногами камешки толкали. Потом, не зная, что придумать, начинал Любовник новоиспеченный Описывать, смеясь смущенно, День, в неудачах проведенный, И то, как ночью под открытым небом спал, Когда устраивали драки С хвостами драными собаки… Потом Мирей рассказывала все всерьез О том, как целый день трудилась, О том, как мать с отцом бранилась, И о козе, что в сад вломилась И уничтожила листву цветущих лоз…Я стою и смотрю на бирюзовое сукно на письменном столе Мистраля. Кабинет, оклеенный обоями с разводами того же бирюзового цвета, с типичным французским узором XIX века, уставлен шкафами с его книгами. Шкаф с переводами поэмы на всех языках мира, кроме нашего — русского. Русского перевода «Мирей» в шкафу нет. Но теперь он будет. И мне выпала удача быть автором перевода 6300 строк этой бессмертной поэмы, которую Мистраль писал… Нет, все же не на бирюзовом сукне, а на том, на каменном столе в саду Дома судьи!
«Дорога в Арль» — роман. «Сокровище двух провансальцев» — роман. «Придорожная трава» — сказки. «Песни Пана» — поэма. «Звездный камень» — поэма. «Новогодние сказки», «Сказки Альпий» и пьесы — «Очарованные», «Четыре семерки»…
Все эти книги преподнес мне со своими автографами писатель Шарль Гальтие, когда мы с Никой заехали к нему в Эгальер.
Домик его, небольшой, аккуратный, — типичная французская вилла современного стиля, это уже не бывшая ферма или мельница. Домик обычный, не заставляющий прикидывать умом, из чего он переделан.