Воля к смыслу, Франкл Виктор

Воля к смыслу

на обложку

Франкл Виктор

Шрифт:

В психологии лагерной жизни можно выделить три фазы: 1) шок, связанный с прибытием; 2) типичные изменения характера, происходящие по мере пребывания в лагере; 3) фаза убытия.

Шок, связанный с прибытием, в сущности, представляет собой состояние паники, которая примечательна только тем, что сопровождается надвигающейся угрозой самоубийства в самом деле, единственное, что является слишком понятным для индивида, заключается в том, что, оказавшись в ситуации угрозы смерти в газовой камере, он угрозе «пойти на газ» предпочитает «пойти на проволоку» — совершить самоубийство, дотронувшись до находящейся под высоким напряжением проволоки, окружающей лагерь, или, по крайней мере, думает об этом.

Если попытаться квалифицировать фазу, связанную

с шоком прибытия, психиатрически, то можно отнести ее к аномальным аффективным реакциям. Но не надо забывать, что в концлагере, в ситуации, которая сама по себе является аномальной до крайней степени, «аномальную» реакцию этого типа можно считать чем-то нормальным.

Однако очень скоро состояние паники уступает место безразличию, совершается переход ко второй фазе — изменениям в характере. Вместе с безразличием возникает состояние раздражения, поэтому в психическом состоянии заключенного, в конце концов, преобладающими становятся два: апатичность и агрессивностъ. В конечном счете, они оба являются следствием сосредоточения всех усилий и стремлений индивида к самосохранению, в то же время все, что связано только с сохранением вида, способствует деградации. Хорошо известно, что у заключенных понижены сексуальные влечения, и в этом играют роль не только психические, но и соматические факторы. В целом можно сказать, что заключенный впадает в некую культурную спячку. Все служит исключительно цели самосохранения.

Обсуждая это явление, психоаналитики, находившиеся среди заключенных, единодушно говорили о регрессии, о проявлении более примитивных форм поведения. Другую интерпретацию предложил профессор Эмиль Утиц, который находился в одном из вышеупомянутых лагерей в то же время, что и я. Он считал, что изменения носят шизоидальный характер [69] . Не вдаваясь в теоретические тонкости, я полагаю, что этим характерным изменениям можно дать более простое объяснение. Мы знаем, что если человеку давать очень мало есть и спать (паразиты!), то он уже будет склонен раздражительности и апатии. Кроме этого, на людей оказывает свое влияние недостаток никотина и кофеина, поскольку эти так называемые яды цивилизации, помогают подавлять раздражительность и преодолевать апатию.

Emil Utitz, Psychologie des Lebens im Konzentra-tionslager Theresienstadt. Wien: A. Sexl, 1948.

Эмиль Утиц попытался также интерпретировать внутреннее состояние заключенных как временное по сути существование [70] . Я бы отметил, что существенной чертой этого временного существования является то, что оно длится без конца. Потому что действительно невозможно предвидеть, когда заключению придет конец. У заключенного не было возможности сосредоточиться на своем будущем, на времени, когда он вновь обретет свободу. Ввиду того, что, по существу, временная структура пронизывает все человеческое существование, легко представить, что лагерная жизнь может вызвать экзистенциальную утрату этой структуры.

E. Utitz, «Zur Psychologie provisorischen Daseins», Esseys in Psychology... Uppsala: Amquist and Wiksells, 1951.

Для такого утверждения существует соответствующий прецендент. Из исследований Лазарсфельда и Цейзеля мы знаем, как сильно влияет на чувство времени человека то положение, когда он достаточно долго является безработным [71] . Что-то подобное, как известно, происходит в санатории у туберкулезных больных; Томас Манн в своей The Magic Mountain поддерживает это наблюдение.

Таким образом, будучи лишенным возможности обрести поддержку в некоей конечной точке в будущем, заключенный может упасть духом. Возможно, вместо длинных рассуждений и теоретизирования, мне следует показать на конкретном примере, как происходит приводящий к поражению вегетативных функций физически-психический упадок жизнедеятельности в результате блокировки нормального стремления человека в будущее. В начале марта 1945

года товарищ по лагерю рассказал мне, что 2 февраля 1945 года он видел примечательное сновидение. Некий пророческий голос сказал ему, что он может задать любой вопрос и получить на него ответ. И он спросил у этого голоса — когда для него закончится война. Прозвучал ответ: 30 марта 1945 года.

Die Arbeitslosen von Marienthal. Leipzig: Hirzel, 1933.

Приближалась названная дата, но ничто не свидетельствовало о том, что пророчество сбудется. 29 марта у моего товарища началась лихорадка, он стал бредить. 30 марта он потерял сознание. 31 марта он умер от тифозной лихорадки. Тридцатого марта, в тот день, когда он потерял сознание, для него закончилась война. Мы не ошибемся, если скажем, что крушение надежд, которое произошло у него, снизило «биотонус» (Эвальд), иммунитет, сопротивляемость организма, и инфекция, до тех пор дремавшая в нем, сыграла роковую роль.

Подобные явления можно было наблюдать в массовом порядке. Массовую гибель людей в лагере в период между Рождеством 1944 года и Новым годом 1945-го можно было объяснить только тем, что заключенные стереотипно понадеялись на то, что непременно «будут встречать Рождество у себя дома», загнав тем самым себя в ловушку; они должны были исключить для себя надежду на возвращение домой в обозримом будущем. Крушение надежды привело к резкому снижению уровня жизненных сил, что для многих означало смерть. В конечном счете, проявилось то, что физически-психический упадок зависел от духовно-моральной позиции, которую свободен был занять человек! И хотя по прибытии в лагерь у заключенного забирали все, что было у него с собой, даже его очки, даже его ремень, эта свобода оставалась с ним, оставалась буквально до последнего момента, до последнего дыхания. Это была свобода выбрать «этот путь или тот», «это или то». Снова и снова находились те, кто смог подавлять свою раздражительность и преодолевать апатию. Они прогуливались по лагерным баракам и ходили на переклички, произнося доброе слово здесь и делясь последним куском хлеба там. Они были живым примером тому, что не было предопределенности в том, что сделает лагерь с человеком — станет ли он типичным «зеком» или даже в условиях заключения, даже в условиях пограничной ситуации, останется человеком. В любом случае, решение оставалось за самим человеком.

Поэтому, безусловно, и речи не может быть о том, чтобы заключенный неизбежно и автоматически подчинялся лагерному духу. При помощи той силы, которую я раньше называл «силой человеческого духа», он мог не поддаться влиянию своего окружения. Если мне и нужны были какие-то доказательства того, что сила человеческого духа является реальностью, концлагерь предоставил их мне сполна. Фрейд утверждал: «Давайте представим множество совершенно разных людей одинаково голодных. С возрастанием этого императивного побуждения все индивидуальные различия будут стираться, а их место займет одинаковое для всех выражение одного и того же нереализованного побуждения». Это оказалось неверным.

Конечно, индивиды, изо всех сил старавшиеся сохранить в себе облик человека, встречались редко: «Sed omnia praeclara tarn difficilia quarm rara sunt» (но все великое столь же трудно реализовать, сколь трудно его найти) читаем мы в самом конце «Этики» Спинозы. Хотя немногие были способны на это, они подавали пример другим, и этот пример вызывал цепную реакцию, характерную для такой модели поведения. В добавление к известному поэтическому изречению можно сказать, что хороший пример плодотворен и порождает благо.

В любом случае, никто не сможет утверждать, что эти люди деградировали, напротив, они эволюционировали — морально и религиозно. Потому что они пробудили во многих заключенных то, что я называю подсознательной, или подавленной верой в Бога.

Никто не должен относиться к такой религиозности с пренебрежением или называть ее «лисьей религией», как в англосаксонских странах называют религиозность, которая не проявляется, пока не возникает опасность. Я бы сказал, что религия, проявляющая себя только тогда, когда дела идут плохо, мне более по душе, чем та, которая проявляет себя только пока дела идут хорошо, — я называю такую религию «религией торговцев».