Воля небес

Прозоров Александр Дмитриевич

– Спасибо за совет, капитан Очевидность, – скривился Леонтьев, – но они моего мнения как-то не спрашивают. Просто пытаются пристрелить.

– Не все так плохо, приятель, – подмигнула ему девушка. – Ни тебя, ни меня уже почти две недели никто не пытал и не похищал. Может быть, про нас успели забыть?

И тут в карманах у обоих молодых людей одновременно завибрировали телефоны.

– Вот, черт! – невольно поморщился Евгений. – Хотел бы я знать, какого хрена средневековому опричнику вообще понадобился этот проклятый интернат!

* * *

– Ты

ли будешь опричник царский Басарга Леонтьев, боярин важский? – Громкий вопрос заставил подьячего вздрогнуть, повернуть голову к хорошо одетому холопу: шапка горностаева, зипун синий, со шнурами шелковыми на швах, сапоги сафьяновые. Хозяин такого слуги серебро явно не монетами считал, а кошелями. Однако, будь он холоп хотя бы и царский, все едино рабом оставался, слугой безвольным, а потому разговаривать со знатным человеком обязан был с почтением, в глаза дерзко не смотреть, шапку скидывать.

– Кто таков?! – сурово спросил его Басарга, положив ладонь на рукоять сабли.

– Швея царская, княгиня Лукерия Салтыкова видеть тебя желает, – скинув шапку, поклонился слуга.

– На улице обожди, сейчас выйду, – отпустил оружие боярин. – Дела государевы во первую голову исполнять надобно.

– Слушаю, боярин. – Холоп поклонился еще ниже и отступил.

Впрочем, дела государевы были недолгими. В Приказной избе подьячий забрал у писарей расходную книгу вологодского кремля, оставив взамен расписку, получил три рубля «прогонных», после чего вышел к посланцу на просторный мощеный двор Московского Кремля, бодро подметаемый извилистыми белыми лентами поземки.

– Прошу за мной, боярин, – с готовностью поклонился холоп и первым побежал в сторону Успенского собора по звонким, насквозь промороженным дубовым плашкам. Подьячий его бодрости не разделил, и умчавшемуся вперед слуге пришлось вернуться, пойти медленнее перед степенно шагающим боярином.

Во дворец они вошли со стороны Боровицких ворот, через царицыну мастерскую.

Буйная черкешенка не интересовалась шитьем, но здесь все оставалось так, как было еще при Анастасии: станки с натянутой на них парчой, катушки с разноцветным катурлином, лотки с бисером, с просверленными жемчужинами, тончайшими серебряными и золотыми нитями. Многочисленные светильники с заправленными в них свечами, подушечки с иглами и крючками, шила на резных рукоятях. Мастерская в любой миг была готова принять царственную работницу. Но она сюда больше уже не приходила.

Княгиня Салтыкова оказалась женщиной молодой, статной и яркой. Ее широких бедер не мог спрятать даже просторный синий сарафан с несколькими юбками, а голубая бархатная душегрейка, подбитая песцовым мехом, не скрывала объемистой высокой груди. Большие глаза, черные и густые соболиные брови, румяные щеки, рубиновые губы. Сложенные на груди руки украшали перстни с драгоценными самоцветами.

Впрочем, царского подьячего пригласили явно не на свидание. Иначе зачем бы в мастерской находились еще двое холопов и пять служанок? Все они были заняты уборкой: вытирали пыль, отмывали темный налет над обогревающими воздуховодами, меняли занавески на окнах и пологи у дверей. Царская швея, стоя в центре самой большой палаты,

холодно следила за работой свиты. Впрочем, по сторонам она не смотрела. Похоже, самого присутствия княгини было достаточно, чтобы никто не рискнул отлынивать от своих обязанностей даже на самую малость.

– Боярин Басарга, с нижней Ваги? – скорее утвердила, нежели спросила княгиня Салтыкова, увидев подьячего.

– Он самый, княгиня, – кивнул Басарга Леонтьев, остановившись в шаге от дверей.

– Моя подруга, княгиня Бельская, отъезжая в удел, просила найти тебя, когда ты снова появишься при дворе, – поведала царская швея, степенно приблизившись к нему. – Посему я повелела известить меня, когда ты явишься в приказ за своим жалованьем.

– Меня не представляли Бельским, – ответил подьячий.

– Это неважно, боярин, – покачала головой Лукерия Салтыкова. – До нее дошли известия о твоем чадолюбии. Посвятив себя служению государю, ты отказался от брака и, следуя обету, не имея детей своих, создал дом призрения, в котором растишь несчастных сирот и обучаешь их различным премудростям, что будут полезны им в земной жизни. В восхищении от твоего благородного деяния, княгиня пожелала внести свой вклад в воспитание сирот. Прими пятьдесят рублей от ее имени. Она уверена, ты сможешь использовать их наилучшим образом.

– Передай ей мою благодарность, княгиня. – Басарга с поклоном принял вышитый бисером кошель. Теперь он начал догадываться, кем была таинственная паломница, которая, будучи на сносях, приезжала летом вместе с Софонием к Важской обители. Домой паломница вернулась, конечно же, вполне здоровой и невинной. В то время как в сиротском приюте возле усадьбы Басарги появился еще один ребенок.

Знатная женщина, конечно же, никому не могла признаться в появлении незаконнорожденного малыша. Но и забыть ребенка мать тоже не забыла. Пятьдесят рублей могли обеспечить ему сытую и спокойную жизнь на долгие годы. Зная, где он растет, можно будет навещать свое чадо, не привлекая внимания. Что странного в том, что княгиня посетит сиротский приют, которому оказывает покровительство?

– Постой, боярин! – остановила собравшегося уйти подьячего княгиня Салтыкова. – Моя подруга так хвалила твой дом призрения, что мне тоже захотелось сотворить доброе дело. Помочь и твоим стараниям, и двум несчастным, что прибились к Новодевичьему монастырю. Полагаю, возле Важской обители им будет лучше. А чтобы не вводить тебя в лишние расходы, то к пожертвованию княгини Бельской я добавлю свое.

Лукерия Салтыкова достала из своей поясной сумки еще один кошель, на этот раз замшевый, и передала подьячему.

– Двое сирот не разорят моего дома, княгиня, – покачал головой Басарга, принимая, однако, подарок. – Мне кажется, для воспитанников важнее сытости желудка должна быть сытость разума. Я желаю, чтобы чада мои, покинув приют, умели сражаться лучше всех прочих, лучше всех прочих знали земли нашего мира, знали счет и чтение лучше прочих и во всех отношениях тоже могли превзойти любого. Если уж им выпало прийти в этот мир, не имея ни роду, ни племени, пусть хоть воспитанием своим они сравняются с лучшими из лучших.