Воля павших
Шрифт:
– Не понял, – выдал я наконец, откладывая сухарь. – А как же вы…
– Тебе купим мотоцикл, – прервал меня отец, – ты давно мечтал.
– Еще чище, – почти удовлетворенно вставила мама.
Я ничего не имел против мотоцикла, как средства передвижения, но по-прежнему не мог врубиться, о чем идет речь. Отец продолжал:
– И я вполне могу оттуда на работу добираться.
– А я застрелюсь от скуки в двадцати пустых комнатах, – скорбно сказала мама. – Олег, твой отец сумасшедший. Это наследственное…
– Заведем второго. – Отец моргнул мне. – Тогда скучать будет некогда.
Мама просто покрутила пальцем у виска и промолчала.
– Да вы про что разговариваете?! – не выдержал я. – Какие двадцать комнат?! Какое наследство?! Объяснит кто-нибудь
– Отец оставил нам свой дом, – сказал отец, И мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять: он говорит про СВОЕГО отца, моего деда, тоже Олега, который умер неделю назад.
Моя комната располагалась как раз на втором этаже нашей квартиры и имела свою лоджию, которую я решил не застеклять. С нее было видно парк, а на него здорово смотреть даже зимой, когда деревья голые и черные, а снег расчерчен параллельными следами лыж. Летом смотреть вообще классно. Только сейчас мне этого делать не хотелось.
Сложившаяся ситуация требовала всестороннего обдумывания.
Переодевшись, я обрушился в мягкое кресло и обвел комнату пристальным взглядом. Как будто это могло помочь.
Да, семья у нас не бедная. У меня в комнате – полный набор, даже сверх того, и ни одна вещь не вырвана с мясом из родительского бюджета. Я и не замечал, как все это появлялось – телик с видео, комп, центр… Еще масса всего по мелочи. Приятные вещи, делающие жизнь удобнее и веселей. Не могу сказать, что у меня не получится без них обойтись, но с ними – лучше.
Правда, есть в комнате вещи, которые я на самом деле ценю. И, кстати, не самые дорогие в денежном исчислении.
Конечно, горка с моими призами и грамотами. Это – мое, это я сам завоевал, не заработал даже. Кое-кто похохатывает, а мне начхать с «Минтоном».
Еще – винтовка. Настоящая. Десятизарядный «тигр» под патрон 9,3, могучая штука, купленная отцом на прошлый день рождения. Записана она, конечно, пока на него, но это ничего не меняет, он сам так сказал.
Наперекрест с ней – шпага. Не спортивная, а настоящая, с метровым почти широким лезвием и гардой из переплетенной бронзовой проволоки. Весит эта штука больше двух килограмм, и посмотрел бы я на японца, который решил бы выйти против нее со своей катаной. [5] Это подарили мне ребята из фехтовального клуба после моей победы, специально заказывали.
5
Прославленный фильмами японский меч со слабо изогнутым лезвием. На самом деле – очень хрупкое оружие из скверной стали – самураев даже специально учили не допускать столкновения клинков, так как те могли обломиться!
И – последнее. Наверное, самое важное, хотя я и не могу объяснить, почему мне так кажется.
Это тоже подарок на прошлый день рождения, но только не от отца, а от Вадима – картина. Метр на метр, в простой рамке. Вадим рисовал ее сам, он вообще здорово рисует. Я не великий ценитель живописи. Вообще не ценитель. Могу сказать – нравится, не нравится, и никто меня не убедит, что в «Черном квадрате» Малевича есть хоть какой-то смысл.
Так вот, эта картина… Над бескрайним лесом горит алый закат. Холм, увенчанный каменным столбом с полустертыми загадочными знаками. Около столба – группа ребят и девчонок, все – в современной одежде, один – с бумбоксом на плече… но у всех средневековое оружие, в основном – мечи. Стоят и задумчиво смотрят на закат, на солнце, уходящее за лес, левее которого – еще два маленьких диска, белесый и зеленый, оба поменьше Луны. Вадим ничего не объяснял – просто подарил мне эту картину… За год до этого я прочитал «Нарнию» Клайва Льюиса и час-то (сам от себя скрывая эти мечты: они казались мне детскими!) представлял себе, как оживает все, нарисованное на картине. Оживает… и можно, перемахнув обрез рамы, отправиться
Вадим знал, что мне дарить.
Сидя в кресле, я пытался понять, почему мне так грустно. Как будто я расстаюсь со всеми этими вещами! Это ведь ерунда, я их увезу с собой на новую квартиру – в новый дом – и там, если придет фантазия, могу расставить их в том же порядке, что и здесь…
И все-таки я понял. Я оставлю тут то, что увезти нельзя. Двор оставлю. Парк. Улицу, остановку на ней, стадион, знакомых. Ко всему этому я привык – и как раз всего этого с собой не взять.
Уезжать не хотелось.
Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск «Hay», и Бутусов негромко запел для меня:
Последний поезд на небо Отправится в полночь С полустанка, укрытого Шапкой снегов. Железнодорожник вернется в каморку и уляжется в койку, не сняв сапогов…Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся:
– Ага!
– Хайль, – поприветствовал его я и тут же перешел к делу: – Вад, ты не подъедешь сейчас к нашему кафе?
Кажется, он что-то почувствовал в моем голосе, потому что, секунду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:
– Буду.
«Нашим кафе» мы называли небольшую забегаловку «Петербургер» недалеко от стадиона «Динамо», куда часто «забегали» (отсюда и «забегаловка») после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до «Петербургера» было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно было добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком – тут они были стоячие – и заказав себе фирменный «петербургер» и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать теплую зеленую улицу.
Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.
Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушел служить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука – меня. И у нас в семье про него говорили не очень охотно.
Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причем начинал еще тогда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку – довольно рано, как это всегда бывает у военных, – поселился в своем доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил ее в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.
И вот теперь он умер.
Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчен. Все умирают, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Черт его знает – может, там осталась масса любопытных вещей…
Додумать эту мысль я уже не успел.
Вадим, наверное, прошел дворами, потому что перед окном «Петербургера» он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня, – одетый в свои обычные штаны от «ночки», кроссовки, черную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: «Янки, гоу хоум!» на груди. Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.