Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)
Шрифт:
– Это как? – удивился Радимир. – От руки пишут, а не печатью какой, ту токмо для указов князь бережет как знак свой.
– А вот так же и печатать можно, – отвлекся Иван. – Вырезается много буковок, набирается из них одна страница, другая, третья. Макают их в чернила да на лист бумажный и ставят. Сразу много листов напечатать можно.
– От какое дело, – загорелись глаза у Радимира. – Об этом мы с тобою потом потолкуем.
– Поговорим, а как же, зима впереди долгая, – кивнул полусотник. – Так вот, у многих должна быть возможность сказать свое посредством этих букв печатных. Продадутся многие, чтобы не свое слово, а чужое донести, да почти все, считай.
– Мыслишь, Петр под себя грести будет на службе своей? – нахмурился Трофим. – Зря я тебе сказывал историю его, втуне все пропало.
– Да нет, Трофим Игнатьич, не пропало, – возразил Иван. – Не только о Петре я, но и о тебе. Нельзя тебе вмешиваться, к примеру, в дела тех, кто законы вершит, только отвергнуть их указы можешь. И в дела суда стараться не лезть. Зато и положительная сторона в этом есть: коситься на тебя никто не будет за свершения их. А вот силой всей распоряжаться… это будет именно твоя первая задача. Да и не о тебе я говорю, а о будущих поколениях. Мало ли кто захочет все к рукам прибрать и творить, что ему вздумается. А от того кровушка льется ой как. Те же князья…
– Нишкни, Иван! – стукнул клюкой Радимир. – То божья власть! Не смей!
– И я тебе про это говорил, – многозначительно произнес воевода. – Успокой язык свой, до добра он тебя не доведет. А насчет власти так скажу: я и не суюсь в мирские дела. Иначе, окромя суеты и замятни, не будет ничего.
– Так это я только при вас язык свой распускаю, – согласно развел руки в стороны Иван, но продолжил гнуть свое. – А по поводу… божьей власти одно скажу, Радимир: власть от бога в усобицах меж собой не бьется. Вот Мономах сидит сейчас крепко, и дай бог ему еще править так многие лета. И то распри меж князей идут. А вот придет после него слабый правитель – и что?
Радимир на этот раз ничего не ответил – видимо, полусотник затронул какие-то его потаенные мысли. Только покряхтел и задумчиво положил подбородок на свою клюку, оголовье которой было причудливо вырезано в виде бурого медведя, чуть приподнимающегося на задних лапах.
– И еще одну власть я забыл, Трофим Игнатьич, – повернулся уже к воеводе полусотник. – Местную. Когда князь под себя все гребет, то ему самому от этого худо становится. Ставленники его многое разворовывают да под себя берут. А местная власть – это как община наша. Все в ее распоряжении должно быть, кроме богатств рудных, да еще чего особо ценного. А ты, воевода, только налог с нее брать должен, да не все серебро и медь, что та соберет, а лишь меньшую от всего часть. Половину самое большее. Именно часть, а остальное этой властью должно тратиться на людишек своих.
– И на что же?
– Мосты да дороги должны на те монеты строиться, ремесла развиваться, а не к себе в карман главой местной власти класться через подрядчиков знакомых. От того община богаче будет, и тех же налогов больше получишь. И суд она вести может на основе своих законов и традиций, не дергать попусту тебя. А за такой властью пригляд с двух сторон будет. Со стороны общины и с твоей стороны. Только ставленник твой должен не вмешиваться в дела старосты, а проверять лишь, честно ли тот дела ведет. Много я еще могу сказать, и не все так хорошо сделать получится сразу, как я тут вам говорил, но… никто из нас пока не готов к такому разговору.
Иван таинственно улыбнулся и замолчал.
– И чего же ты доброго нам приготовил? – поглядел с сомнением на него Радимир.
– Да вот привыкнуть никак не могу, что поселение ваше вы весью величаете, а новое место называете новой весью. А отяки, так те вообще верхним, средним да нижним гуртом свои селения кличут. Как бы названия им придумать?
– О! То дело, – цокнул языком воевода. – Токмо на названиях мы не сошлись поначалу, да и весь была одна – от чего отличать ее? Надумал, поди, что?
– Ну… предложить хочу. А уж далее на сходе решайте.
Иван лучился довольством, будто предложение его было поважнее дел, им свершенных. А может, и так – все-таки названия эти, возможно, останутся с людьми навсегда, унося с собой в даль веков частицу его души.
– Эту весь Переяславкой назвать. Вроде по делу и старое место напоминает. А новую весь – Сосновкой. Уж больно сосновый бор там красивый, посмотришь вдаль – лес прозрачный, чистый от кустарника. Сердце замирает, когда солнечный луч тебе в глаз светит сквозь хвою, и небо такое синее-синее на фоне зеленых иголок… Ну, это… расчувствовался я, конечно.
– А с железным болотом что?
– Его предлагаю просто Болотным величать. Нечего для противников наших слово «железо» называть попусту. Пусть не знают до поры, какие дела у нас тут твориться будут. Как вам такой расклад?
– А что? Добрые названия, а для нашей веси оно и вовсе памятное, – огладил свою бороду Радимир. – Старое-то не прижилось. Неклюдовкой главная весь общины прозывалась. По Неклюду, ее основавшему.
– Вынесем до суда на сход, – согласился воевода. – А отяцкие для нас как назовешь?
– Да не дело без них-то, – засомневался Иван. – Будут от их общин люди на суде, спросим, да и наши отяки с Сосновки слово скажут, тем более что нижний гурт все одно за нами остался. Уж его как-то обзовем.
– А детишки твои как, Иван, ожили после тягот своих? – поинтересовался Радимир. – Остальных лекарь не пускает, вон гонит, со знахаркой отяцкой закрылся и таинства над сборами травяными творят. А мне дюже непонятное отвечает. С тобой же словом нет-нет да перемолвится.
– Тимка оклемается, это Вячеслав точно сказал… – Иван поморщился от нахлынувших воспоминаний. – Крови он много потерял, ребра поломаны, но молодость свое взяла, а заражения крови, ну… той же огневицы, нет. Спасла его Радка. Приходить в сознание начал понемногу. Травами его поят, навар мясной давать начали, дай Бог, поправится. А вот с девчушкой худо пока. Знахарка ее первым делом в баню отвела, хоть и вырывалась она, да смотрела ее там долго. Вячеслав ей все травы подносил да советы какие-то давал. Не было насилия над ней – то ли не смог Слепень на ушкуе ее взять, то ли оставил как сладкое на вечер: шли они с низовьев часа три-четыре всего. Однако избил крепко.
– Так купец сам кричал о том… – недоуменно воззрился на полусотника воевода.
– Слова то были, чтобы побольнее нас задеть. Вот и задел, себе на беду. В любом случае попытку сделал он. Сопротивлялась она крепко, видать: ноги расцарапаны все, а лицо вообще один синяк. Однако по женской части в порядке все. А вот насчет душевного здоровья сказать ничего пока не могу. На несложные вопросы начала отвечать, но в основном молчит, да в точку смотрит. Что уж там у них случилось, понять сложно, да только трое прибитых буртасов сами за себя говорят. Про Антипа слышали уже?