Вооруженное восстание животных
Шрифт:
Наконец правоохранители укатили, забрав труп пострадавшего со стержнем в голове. А мне еще пришлось окостеневшую Нину на такси домой отправлять — естественно, что за свой собственный счет.
2
Несколько дней жил под впечатлением.
Менты не доставали, лишь разок к себе вызвали. Даже револьвер отдали в бумажном кульке, а я им взамен конфет подарил.
Я все это время газеты изучал, торопился к открытию киоска, так же, как мой сосед, алкоголик Евсеич, к открытию пивного ларька. Хотел узнать, чиркнули ли
Но вместо этого газетки мели пургу. В одних газетах писали про землетрясения и прочие катастрофы, в других про то как родину продать половчее, в третьих про колдунов, в четвертых про святых, в пятых про греховодниц.
Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не расходовать — только на коньяк и водку — а что узнал в итоге?
Что все землетрясения от греховодниц в кружевных трусиках.
Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не отличалось, за исключением того, что обошлось без людских потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался, цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней хватало.
Этим вечером целая научная кодла, то есть коллектив ученых трудился — как я выведал, они колдовали над жидкостным плазмогенератором.
Я, конечно, донимал этот коллектив своими звоночками: все ли еще живы-здоровы, ни у кого башка не пробита?
Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? Животик не болит, в попке не свербит?
Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Эти ученые не знали, что случилось с Файнбергом. Они считали, что Самуил Моисеевич своевременно умер от инфаркта. Сочным красочным рассказом я мог бы сделать этих ученых намного грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой начальник Пузырев с ним согласился.
Застрессованную же Нину начальство технопарка послало колотить по клавишам какой-то древней пишущей машинки и в час дня неумолимо спроваживало домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она словно слышала «хенде хох» и, взметнув пропуск, усвистывала куда-то вдаль. Наверное, боялась, что капитанишка Белорыбов обвинит нас в сообщничестве. А я бы, между прочим, пообщался бы с Ниной in vivo — конечно, по истечении траура.
Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить у девушки какие-либо радужные надежды или мечты о светлом будущем. Сторонней наблюдательнице с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от дикого зверя.
А ведь посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и пусти нас соревноваться в интеллектуальной сфере. Например, кто больше слов назовет из трех букв. Я себя аутсайдером в этом деле не считаю. Могу еще в «балду» и в «города» посражаться.
Я в конце армейской службы, когда вся напряженка уже отошла в былое и думы, много изучал толковый словарь и географический атлас. Хотя другая литература в ротной канцелярии и не водилась, стал я энциклопедически образованным человеком. Как Леонардо да Винчи. Не, Леонардо был пидором, а я девушек люблю, хоть и безответно.
Между
Я там как-то раз свалился с дерева (у меня специальность была — снайпер, а дерево — это окоп для снайпера), ну и кость сломал. Поэтому последние полгода писарем прослужил. Пришлось специализироваться на сочинении любовных писем для своего командира. Девушки-то у него не застаивались и каждый раз он требовал от меня новых фразочек. У возлюбленной, например, ряха, что твоя задница, а я пишу: «Твой лик, о Зейнаб, подобен новой Луне».
Ну я и обнаглел. Пока командир мне коньяка не нальет, я пера в руки не беру.
Матерится капитан Пузырев, будто он извозчик, а не красноармеец, но член-то стоит, члену не хочется покоя…
Я, кстати, так рассочинялся, что захотел на полку районной библиотеки попасть между Гоголем и Герценом — моя фамилия, кстати, Гвидонов, ГВИДОНОВ.
Уже после армии сляпал три романа, послал по экземпляру в три разные редакции. Ну, и меня в ответ послали. Кто уверял, что мое творчество не для толпы, что лучше завести попугая и декламировать перед ним; кто посоветовал чаще открывать книги приличных писателей; кто меньше списывать; а кто больше заниматься сексом.
Они моей жены не знали. Она у меня каратистка. Секс только после получки. А в остальное время — получи по печени.
В остальное время меня как супруга кто-то подменял. А кто — не знаю до сих пор. В пи…, пардон, в срамное место видеокамеру не вставишь. По-крайней мере так, чтоб незаметно было.
Наконец, догадался я, что из меня писатель и муж, как из говна штык и пуля, а фамилия моя годится лишь для заборных надписей.
С женой развелся, рукописи порвал, нашел работу. Мой бывший армейский командир, капитан Пузырев, как раз демобилизовался и стал директором охранного бюро — взял к себе…
Несмотря на то, что на этом дежурстве никто не пострадал, я Файнберга не забыл. И до следующей смены я мучительно думал, постепенно превращаясь из человека прямоходящего, то есть хомо эректус (извините за выражение), в человека сверхразумного. Чтоб поменьше мучиться, делал себе местную анестезию в виде рюмки «Абсолюта». В результате такое умозаключение получилось.
Раз никому не нужный полусбрендивший Файнберг стал кому-то нужен в мертвом навеки умолкнувшем виде, значит был Самуил Моисеевич намного круче, чем всем казалось.
Выходит, был он глубоким исследователем, что различал лишь один Гаврилов, да и то третьим глазом.
Может, док Файнберг и на самом деле уловил, куда дует ветер эволюции? И это кому-то не понравилось? Или же его эволюционная машина создала в проекте некоего грозного монстра? Поэтому и решено было проект украсть, а самого создателя грохнуть.
Однако связь между мотивами и основной уликой — крысиным дерьмом — не прощупывалась. Это и довело меня в итоге до тяжелого расстройства желудка. Ведь для стимуляции работы мозга пришлось налегать на сахар, содержащийся в домашних наливках и заводских портвейнах. Поэтому на следующем дежурстве, успокоив душу и тело «Имодиумом», делал я безыдейные наброски к своему четвертому роману.