Вопль археоптерикса

Тихонова Татьяна Викторовна

Так до вечера мы и осматривали то самолет, то вдруг нашедшуюся Прошину машину с перерывом на ужин из змеи. Пока совсем не стемнело.

Радости от неожиданной находки надолго не хватило, и к вечеру настроение упало окончательно. Что нам теперь от нее, от этой помятой машины времени? Приходилось признать, что мы в совершенно первобытной местности. Впридачу, живность здешняя к ночи активизировалась настолько, что хотелось стать подводной лодкой. Задраить люки и залечь на дно. Утром поднимаешься, а ты опять в землянке, на аэродроме нашей дальней бомбардировочной авиации. Темно, душно и за стенкой слышится, как на кухне котлами гремят… комэск вызывает… приказ… и ты в небе… замки

в боевом… сброс… полетели бомбы на головы фрицам… ты нужен. Да… Но еду и воду мы уже нашли, не сдохли, и не собираемся, а что еще нужно, если ты оказался в таких местах, что дальность в километрах уже не имеет значения.

Глава 10. О птеродактилях и карандашах

В школе я зачитывался «Плутонией» Обручева, да кто ей не зачитывался? Книжка ходила из рук в руки, на ночь давали друг другу почитать. Мечтали попасть в такую страну, к мастодонтам с динозаврами. Ну вот, попали, и зачем нам теперь эти динозавры? Нет, на вкус-то они вполне съедобные. Не курятина, конечно, жестче и жилистее, но съедобные. Почему – Галюченко сразу объяснил, недаром он из села, из Винницкой области, да и вся родня его там, в оккупации, то ли жива, то ли нет.

Курица, разъяснял бортстрелок, ничего не делает, только клюет да кудахчет, оттого мясо у нее и мягкое, а если бы ей летать приходилось, да зерно по одному искать, была бы жилистой, не хуже лошади. Логично изложил бравый ефрейтор.

Кстати, не только изложил, но и кормежку нам, городским недотепам, организовал. Здесь, в кустах, птеродактили толпами гнездились. Гадость, конечно, но голод не тетка. Змеи-то мы много заготовили, да в этой жаре уже к утру от нее такой дух пошел, что остатки пришлось подальше от лагеря уносить.

И Галюченко, как и обещал, в поход собрался. Бережливо свернул и сложил обмундирование, сварганил себе юбку из местного, давно вымершего сена, и повязал ее на манер папуасовой. Пулемет с турели снял и через некоторое время вернулся со связкой дичи. Вчера мы не особенно и поняли, что за дичь, уже по сумеркам полусырую поедали, да и оказалось, что на месте посадки мелкие экземпляры вились. А эти – килограмма по три птички – то ли в пуху, то ли в перьях недоразвитых. Галюченко их выпотрошил и в глине запек. С краю подгорело, в середине сыровато, но слопали за милую душу. И не зря он столько их наловил – с виду птичища большая, а мяса – чуть, одни кости да перепонки.

Костя не преминул привязаться к бортстрелку:

– Скажи, Галюченко, ты ведь с пулеметом своим охотился, грохот в чаще стоял, аж шишки с яблонь падали. Почему в твоей добыче дырок от пуль не наблюдается?

– Та ни, не из пулемета, – отмахнулся Галюченко.

Но отмолчаться ему не дали. Выяснилось, что попасть из штатного ствола по птеродактилю труднее, чем по Мессершмитту. Пара очередей – только деревья в щепу, а никакого толку. И перешла охота в тихую фазу. Знай, петли вяжи. Перепончатые оказались достаточно глупыми и лезли в силки, не глядя. Впрочем, откуда им знать про то, что веков так за сто до нашей эры изобрели, и веков так через тысячу после их эры изобретут. Где шнурок на силки взял хитрый бортстрелок, мы сразу и не поняли. Потом только выяснилось – кант оторвал, тот, что по низу гимнастерки идет. Приладил петлю к тонкой ветке – вполне себе рабочая ловушка получилась.

Физик подлил масла в огонь:

– Да, из пулеметов по птеродактилям, это как из пушки по воробьям, в буквальном смысле слова.

Получил укоризненный взгляд бортстрелка за насмешку, мол, «от тебя не ожидал, парень».

– Силки – это вы здорово придумали, – сказал физик, краснея.

Бросился помогать, но больше мешал. И вспомнил,

как читал где-то, что корейцы из папоротника салат делают. Не из такого папоротника, который во времена динозавров рос, но и этот мы потом все равно употребили. Молодые листья вполне съедобными оказались, не зря птеродактили ими закусывали. Хвощи тоже попробовали. Выжить, наверное, можно на некоторых, но по своей воле есть их больше не тянуло.

Проша, чудак-человек, похоже, был единственным из нас, кого необычная провизия нисколько не смутила. А может, не обратил внимания, голова была другим занята? И вчера уже к вечеру экспроприировал у нас все карандаши и планшеты. Сказал, что нужно вести дневник, что просто не имеет права не вести его. И стал записывать все о нашей посадке в Юру, – так он ее назвал, хотя, прибавил восторженно, что, может, мы оказались не в Юрском, а в Меловом периоде. Вперемешку с описаниями природы в его дневнике шли непонятные формулы и расчеты. Кроме того, физик сказал, что надо изучить ландшафт. И это предложение Проши больше походило на ультиматум.

– Потом мне спасибо скажете. А может, и воду повкуснее найти удастся, – выдал он и выжидательно уставился на меня, вытянув шею из-за Галюченко, сложившего губы трубочкой и дувшего на ложку. И застывшего теперь так, скосив глаза на соседа.

Облупившийся нос Проши, светлые настырные глаза из-за очочков, майка, повязанная на манер платка, – все это будто с укором смотрело на меня, замершего с обглоданной костью в руке возле костра.

Куда идти в этих непроходимых джунглях?! Зачем? А как же мечты, Плутония, мастодонты, одернул я себя? Мещанское мировоззрение. Что ты сюда – жрать приехал? Но мозг настырно не давал проходу заблудившимся детским мечтам. Дело надо делать, думать, как бензопровод починить. Некогда в таинственный остров играть. Да и кому это надо?! Наши дневники? Сумеем ли мы вообще когда-нибудь что-нибудь рассказать? Выбраться сумеем? Если я еще надеялся поднять Ланкастер в чертово чужое небо, то дальше даже думать не хотел. Дальше дело за Прошей. Говорил, надежда есть. Может, есть. А может, врал и не моргал, поди разбери его. Воду повкуснее! Не до этого, совсем не до этого, задачи важнее есть. Но, честно говоря, вода из озера, вонявшая тухлыми яйцами и названная Костей с ехидцей Ессентуками, уже начинала лихорадить экипаж суетливым посещением кустов. Я зло сказал:

– Аргументируй.

Проша вздохнул и обвел нас улыбающимся взглядом. Я вдруг понял, кого он мне все это время напоминал. Щенка. Рослого, на длинных мосластых ногах, зубастого, с умными глазами, но щенка. Потому что добрый, ну просто безобразие, какой добрый. Вот бежит по дороге и тычется во всех этой своей добродушной мордой, и никто ведь ему отказать не может. А порой возьмет и тяпнет, прикусит. Вот как сейчас.

– Ну, что за смешные люди! Когда вернетесь, вам какой вопрос первым зададут? Правильно, почему вы так долго пробыли на вражеской территории?

Я отвернулся. Прав он, черт побери. А Проша разглагольствовал:

– Поэтому нам надо собрать отчет о том, в каком месте мы оказались.

– Гербарий, что ли, собирать будем? – скучающе протянул Алексей.

– Чучело набьем… змееныша, – прищурясь на дым от костра, сказал Петр Иваныч.

– И чучело не помешает, – согласился нехотя Проша и уточнил: – Одно. Образцы растений, обитателей моря. И карту, карту местности, звездного неба…

Детская затея, конечно. Ну, зачем все это. Гербарии, образцы. Но… Он, может, диссертацию потом защитит на этих мотыльках и бабочках, черепках от птеродактилей. Нет, он же физик. Может, книжку напишет. Сидит сейчас перед нами будущий Обручев, а мы над ним ржем.