Вопреки небесам

Рэнни Карен

— Ты прав, — согласилась Кэтрин, вставая. — Жизнь не всегда справедлива, и мне жаль, что тебе пришлось усвоить это слишком рано…

— Можно хотя бы погладить лошадку?

— Послушай, дорогой, — вдруг весело предложила Кэтрин, — почему бы тебе не поиграть с Драконом?

Получается, это моя собака, а не твоя. Я кормлю его, вывожу гулять, играю…

— Мне больше нравятся лошади, — упрямо сказал Уильям.

В ответ мать лишь усмехнулась, а Хью подумал: что она скажет, если у сына появится собственный конь?

— Мама, а почему ты никогда меня не наказываешь? — неожиданно спросил мальчик.

Привыкшая

к тому, с какой молниеносной быстротой ее сын меняет тему разговора, Кэтрин все же была озадачена его вопросом.

— Но, дорогой… Ты считаешь, это необходимо?

— Недавно Джейк получил от отца трепку за то, что ощипал курицу… Живую, — пояснил Уильям, желая поточнее воссоздать картину происшедшего. — А Майкла заставили чистить уборные за то, что он пролил молоко на ковер лэрда. Дэвид ругался плохими словами, в наказание его отправили подметать конюшню. Правда, там он узнал еще целую кучу таких слов. Почему ты никогда меня не наказываешь?

— Ты же не делаешь ничего такого, правда?

— Не-а.

— Так зачем тебя наказывать?

Похоже, материнское объяснение не удовлетворило Уильяма.

— Это потому, что у меня теперь нет отца?

Как меняется у него голос, когда он рассуждает о серьезных вещах. Она сейчас будто ступает по горячим углям.

— Уильям, — начала она, помолчав, — человека наказывают, когда он совершает дурные поступки, от которых может пострадать он сам или другие люди. Иногда бывает достаточно слов, но, видно, твои друзья не понимают уговоров, и родители посчитали, что требуется нечто более серьезное, чтобы их дети усвоили урок. Если ты сделаешь что-нибудь плохое, я обязательно сначала поговорю с тобой. Ты понял? — Мальчик неохотно кивнул, похоже, ей не удалось его убедить. — Но если я увижу, что слова не доходят, тогда я тебя накажу. И поверь, наказание не будет менее суровым только потому, что у тебя нет отца. Ну как, я ответила на твой вопрос?

Опять кивок, правда, чуть более энергичный. Неужели Уильям тоскует по отцу или просто завидует друзьям, у которых они есть?

Как ни странно, разгадал загадку именно лэрд Ненвернесса.

— Мой сладкий малыш, — пропела Сара высоким, не лишенным приятности голосом. — Мама любит тебя. У ее сыночка такие светлые волосики, а глазки совсем голубые…

Улыбнувшись, она наклонилась к свертку, покоившемуся у нее на руках, и прижала к сердцу, чувствуя, как молоко щекочет соски. Обнажив одну грудь, Сара поднесла ее к ротику малыша, в эту минуту она составляла с ним единое целое и была наверху блаженства.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно произнесла счастливая мать, осторожно вынимая грудь из ротика младенца и ласково похлопывая его по попке. Мягкий звук шлепка заставил ее улыбнуться.

Она положила завернутый в одеяло сверток на кровать, пригладила волосы и снова обернулась к сыну.

Но тот исчез.

Вместо ангельского детского личика Сара увидела на кровати скомканный пухлый узел, ошарашенно заморгала и с такой силой впилась зубами в руку, что на пальцах выступили красные пятна. Где ее малыш? Как она могла забыть, куда его положила?

Сара обвела взглядом спальню и, заметив Агнес, с облегчением вздохнула. Раз Агнес здесь, все в порядке, она найдет пропажу.

Заметив по глазам своей любимицы, что та снова впадает

в панику, уже ставшее привычным состояние, горничная боязливо подошла к кровати.

Горе наложило ужасный отпечаток на некогда миловидное лицо, глубокие морщины, которые при благоприятных обстоятельствах не появились бы еще долгие годы, избороздили щеки и лоб Сары. Она побледнела, отказывалась принимать ванну, не позволяла Агнес расчесывать ей волосы, которые давно спутались и утратили блеск, не желала менять грязную ночную рубашку. Стоило Агнес приблизиться, как она бросалась на нее с кулаками, царапалась, кусалась.

Они украли ее ребенка.

Агнес вздохнула, стараясь не показать своего беспокойства. Каждое утро происходило одно и то же: Саре казалось, что она баюкает ребенка, нежно поет ему какую-то песенку, а затем в иллюзию вторгалась жестокая реальность, и несчастная понимала, что младенца в одеяле нет. Тут картина резко менялась: Сара плакала, звала сына, жаловалась, что его похитили злые люди, от мольбы переходила к угрозам, требуя немедленно вернуть ребенка. Сегодняшнее утро не составило исключения.

— Я нужна ему, Агнес, — лепетала она, распахнув халат и показывая ей грудь, якобы изнемогавшую от прилива молока. — Агнес, ради всего святого, помоги мне!

Та, не задумываясь, положила бы голову на плаху, сразилась бы с целым кланом сердитых горцев, да что там горцы, бросила бы вызов миру, чтобы защитить свою любимицу Сару Кэмпбелл Макдональд. Но от безумия защиты не найдешь…

У Сары не было молока, поскольку не существовало и ребенка.

Выкидыш случился на четвертом месяце беременности, конечно, это трагедия, но большинство женщин находят силы ее пережить.

Но Сара отличалась от большинства женщин, она была самым нежным цветком в саду Господа, ее всю жизнь оберегали от невзгод. Потеря ребенка явилась первой настоящей утратой. Мать ее удалилась от мира задолго до физической смерти, поэтому ее кончина ничего не изменила в жизни дочери, зато потеря неродившегося младенца оказалась для нее реальным, болезненным и слишком тяжелым испытанием.

— Тише, тише, моя сладкая, — попыталась Агнес успокоить свою любимицу.

Но нежные слова не могли вернуть Сару из мира, созданного ее помутившимся рассудком. Ничто не могло ей помочь: ни сон, ни отдых, ни присутствие Хью Макдональда. Скорее наоборот — визиты мужа только раздражали ее. Единственное, что давало хотя бы временное спасительное забвение, были постоянно увеличивавшиеся дозы лауданума, однако после них больная просыпалась еще более ослабевшей телом и рассудком.

Агнес терялась в догадках, чем помочь своей девочке.

Если бы она доверяла проклятым шотландцам, то обратилась бы к взбалмошной рыжеволосой Молли или призвала Мэри, зловещую старуху, которая, похоже, единолично заправляет всеми делами в Ненвернессе. Но пойти на такой шаг значило бы признать свое поражение, а еще хуже — сделать нездоровье Сары достоянием гласности. И уж тем более Агнес не могла обратиться к Кэтрин. Молодая женщина регулярно навещала племянницу, но горничная инстинктивно не доверяла ей. Для нее Кэтрин была шлюхой, прелюбодейкой, и своими домыслами Агнес щедро делилась с Сарой. Впрочем, та ее почти не слушала, а что слышала, тут же забывала. Ее слух улавливал лишь один звук: воображаемый плач нерожденного младенца.