Вопреки всему
Шрифт:
– Пока не очень. Но ждем… Ждем-с! – как говаривал Александр Сергеевич Пушкин. А тебя чего принесло на нашу кухню?
– Да мины собираемся поставить. Но, я смотрю, вряд ли удастся – еще светло очень.
– И снайпер, зараза, работает. Двадцать минут назад соседа подстрелил.
– Какого соседа? – не понял сержант, нервно подергал уголком рта. – По окопу, что ли?
– По окопу, по окопу, – Куликов провел ладонью по лицу, стирая пот, оставил на щеке глиняный след. – Пулеметчика из соседней роты. Очень толковый мужик был. Как и ты, в сержантском
Откуда-то сверху, с макушек деревьев, утяжеляя и без того тяжелое, взбаламученное пространство, сполз клочкастый туман, приволок сырой холод. Сапер приподнялся над кучей земли, улыбнулся довольно:
– Это то, что нам трэба, как говорит командир нашего взвода лейтенант Мануйленко, – сержант разгладил несуществующие усы и кликнул своих помощников: – Ко мне!
Хлопцы находились рядом – так же как и сержант, небольшие, широкогрудые, с крепкими руками. Саперы, словом. Работяги!
Через десять минут они уползли в туман, через сорок пять минут вернулись, потные, хрипящие от напряжения, испачканные землей и грязным снегом.
– Три противотанковые мины поставили перед твоей позицией, несколько штук – по сторонам, вразброс, – сообщил сапер Куликову, – так что радуйся, когда фрицы будут жариться.
– Противопехотки тоже поставил?
– Нет, эти коробки из-под гуталина ставить не стал. Во-первых, если пойдут танки, они легко передавят их, никакого проку не будет, а во-вторых, если ты со своим пулеметом неожиданно получишь приказ пойти в атаку? Подорвешься.
– За заботу спасибо, – Куликов притиснул ладонь к промокшей, измазанной глиной, с прилипшими еловыми иглами телогрейке, поклонился саперу. Ничего шутовского в этом не было: противопехотные мины в данном разе – это и благо и вред. Все будет зависеть от того, как развернутся события, как поведут себя немцы.
Выложив перед гнездом земляной бруствер, Куликов постарался сделать его массивнее, чтобы пуля увязала в земле, отполз немного от окопа в сторону и работой остался доволен: бруствер получился плотным, и в высоту был хорош, и в ширину, – в общем, немецкие пули будет ловить пачками. Это важно.
Прошло еще минут двадцать, туман зашевелился, заерзал, словно бы кто-то попытался сдвинуть его в сторону, от общей плоти отделялись отдельные снопы, медленно отплывали в сторону и растворялись в сером пространстве, словно в дыму. Куликов быстро сообразил, что это означает, поспешно прыгнул к пулемету, скомандовал второму номеру:
– Коля, ленту!
Заправить ленту было делом привычным, если не плевым, Куликов мог сделать это даже во сне, не просыпаясь, действуя машинально… Вслушался в пространство, – ему показалось, что он засек звук работающего двигателя.
Нет, это не показалось, он услышал низкий хрипловатый стук, по земле пробежала едва приметная дрожь, и он эту дрожь засек. Расстегнул воротник гимнастерки, внезапно начавший давить на горло, – все, сейчас начнется. От предчувствия боя, от близости его во рту даже сделалось солоно. Так иногда бывает, но ничего страшного в этом нет.
Жаль,
Слякоть мартовская – штука противная, это с одной стороны, а с другой – вызывает хвори, простуду, весенняя сырость может накрыть так, что кашлять, хрюкать, захлебываться насморочной жидкостью будешь до самого лета…
В плотной серой вате что-то шевельнулось неловко, громоздко, в следующий миг исчезло, и Куликов, наклонившись к пулемету, сделал небольшую поправку, малость подвернул ствол – понял, куда надо бить. В следующий миг из тумана неожиданно вытаяла страшноватая, белая, со светящейся, как у гоголевского мертвеца физиономией, в нахлобученной на глаза каске, пролаяла что-то, и Куликов не замедлил нажать на гашетку.
Короткая, с оглушающим звуком очередь вбила светящуюся физиономию обратно в туман. Серая ватная скирда нехорошо задрожала, задергалась и сдвинулась с места. Куликов подумал, что сейчас из тумана вновь высунется могильный жилец, захлопает глазами, но ничего этого не произошло.
Под животом, пропитывая телогрейку влагой, задрожала земля, и Куликов понял: «Танки!» Спасибо мастерам минирования, они поставили на танковом пути несколько зарядов, глядишь, сюрпризы эти и проявят себя.
Ждать долго не пришлось. Земля затряслась сильнее, гул танковых моторов сделался четче, стало слышно даже звяканье траков – ну будто специально железом стучали о железо. Куликов стиснул зубы, пробуя угадать, из какой прорехи вылезет первый танк, двинул стволом «максима» в одну сторону, словно бы хотел прощупать туман в этом направлении, потом двинул в другую…
Пусто. Нет танков… Хотя звук их сделался сильнее, и земля начала трястись сильнее, от тряски этой тупо и как-то обреченно заныли мышцы рук.
Он дождался нужного мига и услышал то, чего хотел услышать – звук сильного удара, почувствовал, что земля из-под его тела рванулась куда-то вбок, рванулась яростно, словно бы хотела опрокинуться, тяжелый пулемет завалился на одну сторону, огромная копна тумана подпрыгнула, будто была живая, – сделала это на удивление ловко, проворно… Ну словно бы чего-то опасалась.
А ей и впрямь было чего опасаться.
Немецкий танк, наползавший гусеницами на свежие русские позиции, внезапно возникшие на краю горелого, основательно раскуроченного леса, наехал одной гусеницей на железную тарелку, оставленную сержантом-сапером, окутался пламенем и дымом, мигом растерял разную хозяйственную мелочь, прикрученную к броне, в воздух взвились и проворно размотались два железных троса, несколько звеньев начавшей ржаветь плоской гусеницы, бочка с искусственным, сладко пахнущим горючим, популярным в германской армии, два запечатанных гвоздями ящика…