Вопреки всему
Шрифт:
Это была удача: чтобы с первого раза из длинноствольного ружья поразить танк, надо иметь большое везение. ПТР – это не снайперская винтовка, из которой за полкилометра можно срезать оловянную пуговицу с мундира захватчика – первой пулей, а второй пулей, взяв чуть выше, расковырять фрицу ненасытную глотку. ПТР – оружие совсем другое.
Танк дернулся в одну сторону, в другую, содрал гусеницами пласт земли вместе со льдом и снегом, заюзил, втискиваясь задницей в туман и растворился в сером шевелящемся пространстве.
Вот незадача! Колдовство какое-то!
Слишком густой, норовистый туман
Сделалось тихо. Лишь ветер сипел где-то вверху, среди сосновых веток, цеплялся на расщепленных стволах за заусенцы, пытался родить новый звук и сконфуженно стихал – был он слишком слаб, чтобы что-то сделать. Пытался даже потеснить туман, обнажить обгорелую, с растаявшим снегом плешь, но сумел оторвать всего несколько неровных, с оборванными кудрями лохмотьев – и ничего больше сделать не смог. Только из сил выбился, последнее, что было у него, израсходовал, и все – ни дыхания в нем не осталось, ни стремления двигаться дальше.
Немцы чего-то замышляли, но опасались действовать вслепую, Куликов втянул сквозь зубы в себя воздух, огляделся и ногой придвинул трофейный ранец поближе.
– Коля, – позвал он напарника, и когда тот отозвался, проговорил голосом укоризненным, наполненным жалобными нотками, словно бы искал пропавшую справедливость, но особо не надеялся, что она найдется, так что ответы на вопросы, скопившиеся в нем, он вряд ли получит: – У тебя кишка кишке фигу еще показывает или уже спеклась?
– Спеклась, ВеПе, – сказал Блинов и тоже подтянул к себе немецкий ранец, сделал это, как и первый номер, ногой, только не так ловко – подцепил комок грязи, испачкал нарядную немецкую амуницию.
– Тогда приступим к расправе над немецкой едой, – проговорил Куликов, будто команду подал, – не отходя от станка. – Пулемет «максим» он назвал на заводской лад станком и имел на это право, да и слово «станок» было хорошее. – Начинай!
– Ты старший, Палыч, ты и начинай. Так положено.
Засунув руку в ранец, Куликов вслепую пошарил в нем пальцами и достал квадратную коробку с нарисованным на ней быком. Про шпроты он уже забыл. Морда у быка была добродушная, с прищуренными глазками хитрована, решившего сыграть в какую-нибудь картежную игру с сильными мира сего и завладеть их кошельками; рядом с мордой быка красовалась добродушная мордашка розовой, хорошо вымытой (явно с мылом) хрюшки, глядевшей на едока томно и призывно, – значит, в коробке были либо колбаски, либо сосиски, смесь говядины со свининой, либо…
В общем, еда такая Куликову подходила, все мясное он любил, хотя подобное блюдо попадалось ему нечасто – за все время войны раз восемь, не больше…
Из-за голенища сапога он вытащил нож, привезенный в сорок втором году с гражданки, из деревни, – отбитый вручную на наковальне, обработанный на точильном круге и закаленный в районной кузнице на ремонтно-тракторной базе, – нож этот был даже попрочнее некоторых немецких армейских ножей, да и в руке лежал лучше.
Коваль, командовавший кузницей в районе, – дядя Бородай, заросший
Никто не ведал: Бородай – это имя или фамилия коваля, откуда этот мастер взялся и где его родина? Дядя Бородай появился в районе в период коллективизации, когда люди выли от обид, от того, что оказались по «самое то самое», почти по коленки в нищете, хотя раньше имели и коров, и коней, и поросят с курами… Но после коллективизации у них осталось всего по паре кур на нос и все.
Вот и запрягай этих кур, крестьянин, в оглобли, накидывай на них хомут и ставь в борозду, чтобы вспахать собственное поле.
Да и плуг, тот тоже отдан в общественное пользование, его надо теперь брать в колхозе, так же соответственно и разживаться семенами… Вспомнил Куликов деревню свою, вспомнил райцентр и дядю Бородая, вздохнул – завидовал самому себе, тому Ваське Куликову, который остался там, в прошлом…
Коваль просверлил ему в рукоятке ножа два отверстия, потом добавил третье, чтобы можно было просунуть в них заклепки, спросил:
– Ручку сам изладить сумеешь? Или помочь?
– Сумею, – уверенно отозвался Куликов, он уже прикидывал, какая будет у ножа ручка, из какого материала…
Красивые, конечно, бывают ручки у финок, которые делают зэки в лагерях, за проволокой, набирают из цветного плексиглаза, потом обтачивают на станке – получается диво, которое только с радугой и можно сравнить, но плексиглаза, да тем более цветного, он не достанет… Нет в деревне Башево таких возможностей, а вот дерево – скажем, дубовый чурбачок или пара ореховых дощечек – это очень даже может быть.
– Тогда дуй, – сказал ему районный коваль, – чего задумался?
А Куликов и верно задумался, вспоминать всякие истории из своей молодости начал. Совсем не к месту это.
– Благодарствую, дядя Бородай, – сказал он ковалю и покинул кузницу.
Дуб на ручку не пошел – слишком тяжелый и твердый материал, древесину дуба обычными зубами, даже если на них будут надеты коронки, не возьмешь, а вот орех можно взять, орех – мягче, лучше…
Но и орех тоже не пошел – надо было добывать две безукоризненные, совершенно одинаковые половинки и сажать их на металл рукояти, сбивать в единое целое клепками, но нож тогда будет напоминать кухонный, которым чистят картошку и крошат капусту, поэтому Куликов пошел по третьему пути… В районе жил охотник по фамилии Новохижин (хорошая актерская фамилия), так у него Вася Куликов увидел нож с рукояткой довольно необычной, как и в лагерных финках, наборной, – очень удобной и красиво выглядевшей.
Рукоятка была набрана из коры березы, обработана мелкой наждачной шкуркой, хорошо подогнана к руке. Это был прекрасный охотничий нож. Упав в воду, он не тонул – кора, пробковая прослойка ее держала нож на плаву, в морозную пору, когда наборный плексиглаз может впаяться в кожу ладони, кора этого не делала, она сама была теплой, поскольку привыкла греть сам ствол березы… Лезвие при таком раскладе было тяжелее рукояти, и если человек делал ножом бросок, лезвие всегда оказывалось впереди ручки и поражало цель.