Вопреки
Шрифт:
Пелагея впала в ступор, сразу уловив не столько смысл его слов, сколько другую интонацию голоса. Слёзы подступили к глазам, но внезапно она осознала идею вопроса и звонко, с улыбкой, ответила:
– Ни для кого! Рисую, когда время есть! В школе – тоже. Бабушка ждёт эту картинку… Но я тебе… подарила.
Неожиданно Захар чмокнул Пелагею в щёку и искренне прослезился.
За окном багрянело небо, как будто сверху политое свекольником – это заходило на западе солнце. «Быть переменам», – уверенно подумала Евдокия Никифоровна, и, сидя в кресле, взглянула на улицу.
Пелагея улыбнулась, увидев красивый закат
Солнечный ребёнок
Палата на одну роженицу была противна до тошноты лежащей на белоснежных простынях зарёванной женщине. От тоски и уныния её хоть как-то отвлёк бы рисунок на стенах, но здесь не было даже намёка на цвета. Бэллу всегда удручала белизна, как будто зовущая душу художницы заполнить его пустоту. В её небольшой жизни очень скоро исчезли белые стены, двери или обои. Родители быстро поняли какую-то, как им казалось, патологическую ненависть девочки к белому цвету: она изрисовывала его всюду, где только видела. Другие цвета она берегла и не омрачала тогда ещё «каляками» и неумелыми рисунками.
Однажды, когда в детстве Бэллочка лежала в больнице после операции, мама, зная странную нелюбовь дочки к белым предметам, наклеила на стену возле кровати красивые и красочные фотообои с осенним пейзажем. Глядя на них, девочка легче переносила белизну противоположной стены, где лежала другая пациентка. Мать Бэллы считала, что именно поэтому их дочь выписали из больницы на четыре дня раньше, нежели её соседку по палате. По словам лечащего врача, девочки были ровесницами и одинаково здоровыми, но его удивляла странность: Бэлла после той же самой операции поправилась быстрее…
«Почему, почему?! – перебивал все остальные мысли отчаянный вопрос. – В чём же я-то виновата?» – с непроходящей злобой в сознании уже сутки думала Бэлла.
Молодая женщина повернулась набок и, почувствовав влагу на груди, вспомнила о материнских обязанностях. Но ребёнок с другой стороны широкой кровати не шевельнулся и, казалось, спал, и мысли матери перекинулись на мучающий её вопрос.
В раздражённом сознании роженицы мелькала мысль уморить ребёнка голодом: «Кто и узнает? Умерла и умерла… Не убила. Просто не выжил ребёнок и всё. На меня такое не подумают. Борис-то ещё не знает про… особенность ребёнка. Когда утихнет его горе, скажу ему, от чего избавила нас с ним судьба. Родим другого. Какие наши годы? А так… Вряд ли муж останется. А я хочу с ним жить, мы любим друг друга!»
Женщина снова беззвучно заплакала. Ребёнок заёрзал и заагукал. Бэлле не хотелось поворачиваться и вновь смотреть на личико «идиотки», как она про себя уже называла новорождённую. Мысли злым галопом скакали в сознании, но усилием воли она заставила их угомониться и поплыть по другому руслу: «Понятно, почему шизики не могут вылечиться в белых палатах. От этих стен можно с ума сойти. Наверное, поэтому и пациенты обычных больниц долго лечатся. Кто придумал это уродство? В СССР долгое время стены были зелёного цвета – мама говорила…»
Ребёнок захныкал и разразился плачем. Бэлла помедлила, но быстро поняла, что увильнуть от материнских обязанностей не удастся: придёт прикреплённая к ней медсестра, или заглянет кто-нибудь, проходящий по коридору. Нехотя женщина лёжа повернулась к ребёнку, прислонила девочку к груди.
Новорождённая довольно зачмокала, высасывая
«Конечно, – неспешно думала женщина, – окажись она нормальным ребёнком, я бы всё перенесла… пошла бы на любые жертвы. Но с этой…»
Бэлла подавила готовый вырваться всхлип и новые слёзы, потому что в сознании мелькнуло: «Этак превращусь в такую дурнушку, что Борис не узнает. И так уже глаза опухли, сама не узнаю себя. Из голубых стали чуть ли не белыми… с красной каёмкой».
Молодая мать вдруг вспомнила первый день после родов, счастье быстрого разрешения от бремени, поздравления родных по смартфону. Это был самый радостный день её жизни, в который она впервые не заметила удручающего её цвета стен. Как они с мужем ждали ребёнка! Оба сюсюкали над её животом, разговаривая с младенцем в чреве. Уже к вечеру родственники оповестили, что совместно купили всё необходимое для новорождённой, а дома маму с ребёнком ждут шары и цветы, и множество подарков.
Но всё изменилось на второй день: именно тогда Бэлла узнала от медсестры и врача страшный диагноз дочери. По этой причине уже двое суток мать младенца пребывала в состоянии растерянности, в озлоблении на судьбу и жалости к себе.
«И какой будет облом, если я…» Женщина не успела додумать мысль до конца, как вошла в палату медсестра. Увидев ситуацию с новорождённой, она покачала головой и уверенно промолвила:
– Всё понятно: хочешь убить ребёнка. Хуже, если сделаешь её в чём-то другом калекой. Ты хотя бы придерживай её на руках. А лучше сядь. Есть же вторая подушка, давай подложу тебе. Просто будешь спать на одной. Ничего страшного.
Медсестра с первого же дня разговаривала с двадцатилетней девушкой на «ты» по праву шестидесятилетнего возраста. Бэлла быстро поняла её отношение к своей проблеме и не хотела более мусолить эту тему. И, хотя роженица не отвечала, медсестра не уходила.
Малышка отвалилась от груди матери и задремала. Молодая женщина положила ребёнка на кровать, попыталась встать, и ей услужливо помогла медработница. Пока Бэлла переодевала свежую кофту, медсестра душевно-сострадательным голосом произнесла:
– Как никто, понимаю тебя, поверь. Ведь моя родная сестра тоже имела диагноз «синдром Дауна». Моё детство было омрачено и дразнилками от сверстников… и уходом за немощным иждивенцем. Мать-то колотилась на работе. Плюс я страдала об отце: как-никак жили вместе мы девять лет. А с рождением младшей дочери он через год нас предательски покинул.
Голос медсестры надтреснуто задрожал, но, справившись с волнением, она продолжила, глядя на ставшее внимательным лицо молодой женщины:
– Когда я заканчивала десятый класс, мать рассказала: не от моего отца была девочка – нагулянная. Но уродец как будто отрезвил мать: бросила блудить и вообще грешить. Подалась к тайным староверам: среди них тогда была её бабка. После этого признания мать повела и меня к жизни в Боге… Позже призналась: чувствовала, что пойду по рукам, если она… не попытается увернуть меня на другую дорогу. У неё получилось: мы тайно с нею посещали духовных наставников. А в восьмидесятых уже и храмы открылись… Одним словом, помогла нам наша уродина-то.