Вор вне закона

Алов Константин

Потом их вернули в этапку. На следующий день всех прибывших распределили по отрядам. Перед тем как распустить этапников, перед ними выступил сам начальник колонии, пахан зоны, полковник Медведь. Слово его было кратким, но выразительным:

— У нас "Тайга — закон, Медведь — хозяин". Будет план, будет и песня. Отказчикам — изолятор. Кто не работает, тот не ест. Передовикам усиленная пайка и досрочное освобождение. Для упрямых — указ "Один-восемь-восемь-три" — добавка в пять лет к сроку за систематическое нарушение режима содержания. Короче, каждый сам творец

своего счастья. А сейчас все подойдут и распишутся.

— Что это? — спросил Лях, когда очередь дошла до него.

— Соцобязательства.

Лях глянул в листок. Там значилось, что он полностью осознал свои ошибки, обязуется выполнять производственный план, приказы начальников и постановления актива колонии, а также призывает других заключенных быть благоразумными и починяться требованиям администрации. Оставалось только поставить свою подпись. Лях плюнул под стол и отошел.

— Вы что, отказываетесь трудиться? — строго спросил Медведь.

— Почему? — не согласился Лях. — Я на любую работу согласен. Могу коньяк дегустировать, могу макароны продувать или черную икру в банки раскладывать,

— А красную не хочешь? — спросил Медведь. — Или, к примеру, лес валить?

— Лес валить не хочу, — признался Лях. — Деревья — это кислород. Если каждый дурак начнет деревья валить, скоро нечем дышать будет.

— Так, один отрицательно настроенный есть! — торжествующе объявил Медведь. — Прекрасно. На его отдельном примере мы покажем остальным, что их ждет в случае неповиновения. Для начала объявляю заключенному Воронцову пятнадцать суток штрафного изолятора. Тащите его в крякушник к Папе Карло.

Вертухаи подхватили Ляха и поволокли, окучивая по дороге ударами дубинок.

* * *

Десять камер штрафного изолятора и четыре камеры БУРа располагались в бараке, обнесенном высоким забором. Ляха привели в камеру ШИЗО.

Надзиратель обшмонал его наскоро, но дневальный, толстый носатый зек по кличке Папа Карло, не поленился нагнуться и вытащить у Ляха из носка несколько сигарет. Сам Лях не курил, но курево для карцерного общака с собой захватил.

Здесь Ляху выдали теплое белье, выкрашенное в черный цвет. Ботинки у него также забрали, а взамен швырнули чуни из обрезанных валенок. Его втолкнули в камеру размером два на четыре метра. За дверью находилась железная решетка.

Две откидные шконки были подняты и заперты на замок. Окно было закрыто решеткой, но лишено стекла. Температура в камере была явно ниже нуля. Стены покрывала корявая "шуба" — штукатурка с солью, вся в разводах плесени и изморози. Единственная неоштукатуренная стена под окном была украшена нарисованной прямо поверх кирпичей батареей парового отопления.

Лях сумел по достоинству оценить вертухайский юмор — типа очаг на куске холста в каморке Папы Карло. Жалко только, что никакой дверцы за картинкой не было. Обстановку камеры дополнял чан без крышки, выступавший в роли параши.

Первым делом Лях стянул с себя нижнюю, "холодную" рубаху, помочился на нее и плотно заткнул этой мокрой

тряпкой разбитое окно. В камере стало немного теплее.

— Эй, начальник, почему матрас не дали? В ШИЗО матрас полагается и прогулка!

— Ага, сейчас! — послышался в ответ хохот дневального.

В пять утра Папа Карло поднял и запер шконку, в восемь подал завтрак. Кормили в карцере через день. К счастью, этот день был "рыбным", а не "пролетным" — когда давалась только вода и соль по вкусу.

Лях крепко сжал в руках кружку с кипятком. Он чувствовал как тепло медленно проникает в промороженный за ночь организм. Он вдыхал горячий пар и только иногда позволял себе сделать небольшой глоток.

Пока вода не остыла, Лях отщипнул кусок черного хлеба и скатал из него шарик. Этот шарик он долго сосал, гонял во рту и растирал языком по небу. Ляху все же удалось обмануть бдительность шныря и пронести с собой в камеру немного чеснока и сала. Эти крохотные дольки он также долго сосал и гонял во рту.

На обед подали отжатый через марлю суп и кашу, предварительно подержав их на морозе. На следующий, пролетный, день Лях не получил и этого. Только пайку хлеба утром и три кружки кипятка в течение дня. Все остальное время он старался спать или согревался бегом на месте и отжиманиями от цементного пола. И с каждым днем чувствовал как уходит жизнь.

* * *

Однажды утром дверь с лязгом открылась и вертухаи волоком втащили в камеру полубесчувственное тело. Когда арестант со стоном перевернулся на спину, Лях узнал его. Это был Сынок, с которым Лях во время первой отсидки познакомился в предзоннике "Силикатной". Тот тоже его узнал. Лях помог ему сесть. Сынок, судя по всему, был то ли болен, то ли сильно избит.

— Вот и свиделись. Откуда ты? — спросил Лях.

— С Новоуральской. С Сучьего транзита.

— И я оттуда. Люди говорили, человек с малявой шел, да не дошел. Это не ты был?

Сынок махнул рукой.

— Теперь уж что скрывать? Я.

Лях решил тоже открыться.

— Я тоже маляву принес. Только не знаю, кому отдать.

— Кому надо к тебе сам подойдет. Что в маляве?

— Прогон. В нем Лорда гадом объявили, — понизив голос, сказал Лях.

— И я с тем же. Здесь, на месте, убедился. Все верно. Он власть забрал. Грев, что на братву идет, на себя тратит. Сам апельсин-лаврушник, масть пиковая, и вся пристяжь у него из лаврушного зверья. Честных арестантов по кондеям щемит, с ментами снюхался. Одно слово, окончательно ссучился.

— Как же Медведь его терпит? — удивился Лях. — Он, похоже, мент крутой.

Сынок усмехнулся через силу.

— Медведь его и поставил над братвой. Ему лишь бы план из мужика выколачивать, а кто и как это сделает — без разницы. Кроме того, Медведь ГБшных стукачей боится. У самого рыло в пуху по самые гланды. А Лорд по своим каналам их отслеживает. Он и меня в ГБшники записал, потому Медведь и купился. Запрессовали в лучшем виде. Отхожу я, Лях. Не сегодня-завтра хвоста нарежу.

Лях снял валенок и подложил другу под голову.