Вор во ржи
Шрифт:
— Правильно.
— А тем временем Генри трудился, сочиняя поддельные письма. Берн, я все равно его называю Генри.
— Я тоже. Но он писал не поддельные письма, потому что они были подлинными. Он — Гулливер Фэйрберн, следовательно, каждое письмо, которое он пишет, — письмо Гулливера Фэйрберна.
— Не понимаю, почему ты называешь их подлинными.
— Ну, скажем, вымышленными. Возможно, не подлинные, но и не поддельные же!
— Ладно. Он писал вымышленные письма. Потом ты взял вымышленные письма и снял с них копии.
— С одного
— «Сочинил» — хорошее слово. Мне нравится.
— …два комплекта писем. Один я отнес в «Кинко», назовем это комплектом «А», и снял две копии с каждого письма.
— Для Лестера Эддингтона и Элис Котрелл.
— Я потрудился сообщить им, — кивнул я, — что каждый из них получил по экземпляру. Невинный обман — фигура умолчания.
— Элис бы сказала: очередная невинная ложь.
— Возможно. Сам же комплект «А» я передал Виктору Харкнессу. Таким образом, если Эддингтон или Элис вдруг пожелают ознакомиться с письмами, которые выставят для ознакомления перед аукционом «Сотбис», они увидят оригиналы, которые абсолютно совпадают с их копиями. И у них есть по одному письму, которого нет у «Сотбис».
— Как это?
— Ксерокопии письма, которое я сжег у всех на глазах. Про спагетти и капучино. Надежное доказательство того, что копии сделаны раньше, чем были сожжены письма.
— Как тебе это удалось?
— Это было несложно. Я скопировал это письмо днем, перед тем как мы собрались в номере у Айзис.
— Понятно.
— Второй комплект писем, — продолжал я, отхлебнув из бокала, — комплект «Б», отправился к Хильярду Моффету, и с него я копий не делал. Так что у него — уникальный комплект, и это справедливо, потому что он заплатил в пять раз больше, чем трое других вместе взятые. Но представь, как он будет дорожить ими! Я бы сказал, это с толком потраченные деньги.
— Правда? Вот это меня как раз и смущает, Берни.
— Что тебя смущает?
— Смущает меня то, как деньги переходили из рук в руки, а ты в результате остался ни с чем. Ты хоть что-то получил за рубины?
— Я получил друга, — ответил я, — и вернул долг. Мой долг Марти. Он внес за меня залог, а это одно из самых приятных событий, которые когда-либо случались в моей жизни, и мне удалось отплатить ему добром. Синтия Консидайн обрела ожерелье и серьги, Джон Консидайн — супружеское счастье, по крайней мере до тех пор, пока не подвернется очередная симпатичная актрисулька. Айзис рассталась с украшениями, но получила заначку на черный день, которая не подвластна колебаниям цен на рубины. Марти насладился коротким романом с Айзис и завершил его с добрыми чувствами к окружающему миру.
— Это все долг. А кто друг?
— Айзис, — ответил я. — Наше знакомство, когда я столкнулся с ней в коридоре, началось неудачно, а дальше, когда она обнаружила, что я украл ее рубины, стало только хуже, но во время финальной сцены в ее номере я сильно поднялся в ее глазах.
— И ей понравилось, что ты взял медвежонка.
— Который к тому же гармонирует
— Где?
— У меня дома. Теперь он живет там. Думаю, я мог бы вернуть его и попросить обратно залог, но решил, что лучше оставлю его себе. Так что, Кэролайн, со всего этого дела я кое-что получил. Вернул долг, завел нового друга и приобрел плюшевого мишку.
— И твой новый друг завтра вечером познакомится с твоим медвежонком. Возможно, им даже доведется послушать Мела Торме.
— Будем надеяться.
— Все это замечательно, — сказала Кэролайн, — а как насчет денег? Айзис Готье получила деньги, Генри, он же Гулливер Фэйрберн, получил деньги…
— И не забудь Рэя.
— Он тоже получил деньги?
— Мы же заключили сделку, помнишь? Поровну, как в аптеке.
— Посвяти меня в цифры, Берн.
— Элис заплатила две тысячи долларов, — начал я. — Лестер Эддингтон — три, что несколько лучше его первоначального предложения покрыть мои расходы на изготовление ксерокопий. Виктор Харкнесс от имени «Сотбис» выложил пять тысяч.
— И Хильярд Моффет отвалил пятьдесят штук.
— Правильно.
— Две плюс три плюс пять плюс пятьдесят получится шестьдесят. Шестьдесят тысяч долларов?
— Просто поразительно, как тебе это удалось без карандаша и бумаги.
— И ты отдал Генри…
— Половину. Тридцать тысяч.
— И поделился с Рэем?
— Был уговор. Пятьдесят на пятьдесят.
— Половину от того, что осталось у тебя после дележки с Генри?
— Рэй про Генри ничего не знает, — покачал я головой. — Кроме того, что этот элегантный пожилой человек неоднократно появлялся у меня в магазине и даже пару раз помогал мне за прилавком. Рэй знает, что был лишь один комплект писем, написанных двадцать лет назад каким-то знаменитым писателем, о котором он никогда не слышал. Я имитировал сожжение этих писем, потом продал ксерокопии двум лицам и отдал оригиналы третьему. Поэтому я не мог сказать ему, что отдал Генри тридцать тысяч. Это бы сбило его с толку.
— Поэтому ты отдал ему тридцать тысяч? И остался ни с чем?
— Я изначально ни на что не рассчитывал, — напомнил я. — Элис запудрила мне мозги, сообщив, что хочет оказать большую услугу Фэйрберну, но в итоге так все и получилось. Мне удалось оказать ему большую услугу.
— То есть у тебя на душе осталось теплое чувство, а за душой — ни цента?
— Ну, не совсем уж ни цента.
— Как это?
— Ну, Рэй же знал только об одном комплекте писем, — повторил я, — поэтому известие о втором комплекте окончательно сбило бы его с толку. Я отдал ему половину от десяти штук, которые получил от Элис, Эддингтона и «Сотбис», и даже не стал учитывать понесенные расходы, не говоря уж о стоимости изготовления ксерокопий. Он получил ровно пять тысяч долларов и был вполне счастлив, так что, по-моему, я поступил точно, как в аптеке.