Ворон и ветвь
Шрифт:
– Вам плохо? – спрашиваю я.
Она молча упрямо качает головой. Пытается улыбнуться, виновато и смущенно, размыкает бледные губы:
– Что… там?
– Инквизиторы, – равнодушно, как могу, говорю я. – Трое в доме и еще несколько на улице. Ждут вас, но девочка тоже там.
Глаза – какого же они цвета? – расширяются еще сильнее. Она пытается кивнуть, но сгибается, едва не падая на колени, только желудок уже пуст, и ее выкручивают сухие спазмы, заставляя всхлипывать в промежутке между позывами. Мальчишка подскакивает к ней, поддерживает, через плечо бросая на меня яростный взгляд –
Когда за спиной наступает тишина, возвращаюсь. Я думал, что бледнее быть нельзя? Оказывается, можно. Проклятье! Ну, вытащу я их, а потом? Того и гляди она скинет ребенка или умрет родами. И все зря? Вдова смотрит на меня, будто понимая, о чем я думаю. В почти прозрачных глазах на осунувшемся лице глухая безнадежность, и это хуже мольбы. Тогда, в часовне, я знал, что отвечать на просьбы о помощи, но сейчас она не просит ничего. Может, боится услышать, что я попрошу за помощь в этот раз?
– Вы будете ждать здесь, – слышу свой голос, будто со стороны, с удивлением. – Ни за что не вздумайте высунуться на улицу. Обещайте слушаться, иначе я пальцем не шевельну.
Она кивает, и я, неисчислимое множество раз видевший, как взгляд умирает, впервые вижу, как в нем вспыхивает жизнь.
– А я? – угрюмо бросает мальчишка. Прямо слышу, как он готовится возразить, что бы я ни сказал.
– А ты решишь сам, – отвечаю я. – Если останешься здесь, поклянешься, что не пойдешь туда, пока я не вернусь. Если пойдешь со мной, будешь слушаться каждого слова. И не для виду, а по-настоящему. Мне хватит хлопот и без того, чтобы усмирять твою строптивость.
Он оглядывается на мать. Ждал, что я решу за тебя? Нет, мальчик, хочешь показывать зубки – учись думать, чем это может обернуться. Лучше бы, конечно, остался. Помощи от него не будет, а под руку может подвернуться – не мне, так церковным псам. Те-то уж точно нежничать не станут.
– Я пойду, – говорит мальчишка. – Матушка, вы…
Она кивает. Прячет глаза, опуская лицо, и это, пожалуй, к лучшему. Не хотел бы я сейчас видеть ее глаза. Мне хватило одного взгляда своей матери, когда я уходил с Кереном.
Мальчишка таращится на меня с нетерпением. Бринар… она смотрит на него, потом на меня – и опять на него, словно рыжая взъерошенная голова притягивает ее взгляд. Открывает рот – и снова смыкает сухие, обветренные губы. Нет, я не буду ничего обещать. Дурная это примета, да еще в канун Йоля. Сейчас каждое слово слышат те, за Вратами. Лучше не говорить лишнего, вообще не обронить ни словечка. Я-то знаю, чем оборачиваются обещания, когда грань миров так тонка.
Она осеняет его святым знаком, торопливо чертя стрелу в круге. Не странно ли? Призывать Свет Истинный против Его служителей, которые, уж наверняка, так же призывают Его против нее самой! Впрочем, тут не мне решать. Будь я Светом, скорее откликнулся бы ей, чем ждущим нас в доме.
– Да хранит вас… – она осекается, виновато опуская голову.
– Пусть хранит, – откликаюсь я. – Или хотя бы не мешает.
Говорить, чтоб она уходила, если у нас не получится, никакого смысла. Такая не уйдет, не бросит детей. Лишь бы не кинулась вслед, когда начнется заваруха. А в том, что она начнется, никакого
Мы ступаем по скрипучему снегу, не особенно скрываясь, но и не выходя на середину улицы, которую видно из окна. Мальчишка сопит рядом, от него веет напряжением. Щенок, который может и не успеть вырасти в волкодава. Стоило оставить, наверное…
– Что мне делать? – угрюмо спрашивает он.
– Пока что молчать.
Мы доходим до ворот соседнего с нужным дома, останавливаемся у забора. Так тихо, что еще чуть – и услышишь, как падают снежинки. Трое инквизиторов, полных сил и готовых к драке, с заряженными амулетами. А там, дальше, еще несколько, и один Темный знает, что у них в арсенале. Мальчишка переминается с ноги на ногу, он замерз, но дрожит не только от холода, и я все острее жалею, что взял его с собой. Насколько проще было бы одному!
– Так мы будем…
Развернувшись, я зажимаю ему рот ладонью, другой рукой прижав затылок. Наклонившись к самому лицу, говорю тихо, но четко:
– Я велел молчать. Еще раз откроешь рот без разрешения – отправлю к матери.
В глазах рыжего такая ненависть, что мне почти смешно, он дергается, но тут же, опомнившись, замирает в моих руках и нехотя опускает взгляд, пряча злость. Нет, так дело не пойдет.
– Я не смогу драться с ними на равных, – говорю негромко, вглядываясь в темную стену перед нами. – Их трое, и это не простые солдаты, а натасканные псы капитула. А во-о-он там, в конце улицы, ждут еще несколько.
Я молчу о том, что почти пуст, и о том, что придется прикрывать их с сестрой. Расклад – хуже и придумать трудно. Мальчишка подается вперед, тоже смотря в белую полумглу, вздыхает так быстро, что это похоже на всхлип, но молчит.
– Нам не нужен поединок, – объясняю я зачем-то. – И не вздумай сунуться под заклятия. Тебя учили бою?
– Я сын рыцаря, – мрачно отзывается мальчишка. – Был бы меч…
– Он бы расплавился в твоих руках, – невольно усмехаюсь я. – Поверь, палка сейчас лучше. Если вспыхнет – просто бросишь. Держись за моей спиной…
– Я не трус!
– Во имя Темного! – выдыхаю я. – Прикрыть спину в бою – это не трусость. Нам придется ударить очень быстро, как только они отвлекутся. Ударить, взять твою сестру и улизнуть, понимаешь? Хочешь совершать подвиги – поищи дракона…
Последнюю фразу я так часто слышал от Керена, что сам удивляюсь, как легко она слетает с языка. Въелось, впечаталось… Мальчишка раздраженно закусывает губу, но кивает.
– А на что они отвлекутся? – спрашивает тихо и добавляет неожиданно: – Я понял… насчет спины. Не беспокойтесь…
Неужели и правда понял? Ладно, посмотрим. Все равно с тебя глаз спускать нельзя, соратничек…
– А вот на это, – говорю вслух, поднимая перед собой раскрытые ладони и прикрывая глаза.
Вокруг меня Тьма. Холодная, густая, она колышется, обнимая со всех сторон. Но в ней прячутся маленькие искорки, светясь жизнью и теплом. Крысы. В городе они повсюду, а уж здесь, на окраинах, серое племя бессчетно. Я склоняю голову набок, прислушиваясь, и начинаю тихонько насвистывать, посылая зов, которого невозможно ослушаться. Крысы – дети Тьмы, а она ласкается ко мне, как прирученный хищный зверь, и я тоже ее часть.