Ворон и ветвь
Шрифт:
– Как прискорбно, что долг часто призывает нас поступиться спокойствием ради истинной Благодати служения.
– Разве может быть прискорбным исполнение долга?
Герцог поставил кубок на стол по примеру Домициана – правда, не полным, а на треть опустевшим, – глянул с холодной, почти оскорбительной насмешкой. Продолжил, не ожидая ответа:
– Право же, исполняй каждый свой долг – насколько меньше в этом мире было бы того, что достойно скорби. Я ведь еще не принес вам соболезнования, светлый отец. Кажется, среди тех, кто вез в столицу реликвию, был ваш племянник?
– Да, – хрипло отозвался
Он опустил взгляд, по привычке скрывая истинные чувства, хотя зачем бы делать это здесь и сейчас? Просто не хотелось показывать еще не ставшую привычной боль… Родрик, сын старшей сестры. Грейс, как сказал врач, до сих пор не может оправиться от известия о его гибели. Сам же Домициан все эти дни после получения страшного известия чувствовал, словно что-то темное беззвучно пролетело мимо, обжигая слепым нерассуждающим ужасом и ледяной тоской. В этот раз – мимо…
– Мессир Лонгуа, – повторил, словно смакуя имя на языке, Альбан. – Я знал его. Достойный рыцарь Церкви и прекрасный человек. Истинный воин Света во всем: и в жизни, и, уверен, в смерти. Мне жаль, светлый отец.
– Да пребудет он в Свете, – повторил, окрепнув голосом, Домициан. – Все мы жатва для косы смерти, но души наши да станут частью Света ради усиления Благодати Его.
– Да станут, – негромко согласился Альбан. – Однако мертвые – пусть хранит их в Себе Свет Истинный – выполнили свой долг с честью, живым же теперь держать ответ и за себя, и за них. Мессир Гватескаро, посол Престола Пастыря, требует от меня расследования обстоятельств нападения на отряд. И, – слегка изменил герцог тон, подчеркивая последние слова, – утери реликвии.
– Расследования? – вопросил, выпрямляясь на стуле, пораженный Домициан. – В обход епископата? Как может вестись расследование светскими властями в делах Церкви?
– Полагаю, может, – тяжело уронил Альбан, отнимая ладони от кубка и опираясь локтями о стол, чтоб сплести пальцы перед лицом и положить на них подбородок. – Может, если преступление было совершено на коронных или родовых землях. Может и должно, если затронута честь всего королевства, о которой не соизволил побеспокоиться глава Церкви.
– Вы меня обвиняете? Домициан, еще сильнее выпрямившись, сжал все еще горячее стекло кубка в ладонях. Глянул в лицо герцога, тщательно отмеряя гнев и удивление в голосе. – Меня? После того, как сами же приносили соболезнования? Или вы считаете, что я способен на умысел против дела Церкви и собственной крови?
– О нет, – неприятно усмехнулся Альбан. – Ни в коем случае. Однако не хотите ли сами разъяснить мессиру Гватескаро, почему реликвия перевозилась под явно недостаточной охраной? И почему к ее сопровождению не были допущены люди Инквизиториума – опытные стражи, предложенные вам магистром Кортолой? Умысел? Разумеется, нет. Преступное небрежение? Кто знает…
– Не вам спрашивать у меня отчета, ваша блистательность, – проговорил Домициан, чувствуя, как разум застилает уже настоящий гнев. – Лишь Престол Пастыря может требовать отчета от одного из пастухов своего стада. Не забывайте об этом. Я отвечу послу Престола, если он спросит, но не вам. Вам же, напротив, советую поразмыслить, почему это дело раздувается магистром Кортолой, который
– Разве на знаменах Церкви не осеняют солнце два крыла? – негромко спросил Альбан, не сводя с Домициана странно удовлетворенного взгляда. – Разве не держится Церковь, как птица в полете, на двух крыльях – власти местного епископата и Инквизиториума? Или вы хотите сказать, что выполняете работу псов Господних? Паладины – их войско, не ваше. И вашим долгом было затребовать столько паладинов, сколько было нужно, чтоб довезти реликвию в целости. Престол Пастыря и так до сих пор считает нас дикарями, недалеко ушедшими от язычников Аугдольва. Восемь воинов для бесценного светоча Истины? Вам следовало потребовать восемью восемь дюжин. Окружить реликвию кольцом стали и веры, показывая, как мы ценим частицу Света Истинного. Собрать отряд своих людей, инквизиторов, моих рыцарей, в конце концов. Да, они не искушены в силе Благодати. Но сумели бы умереть, не подпустив проклятых фэйри к частице Света.
– Вы так уверены, что это были фэйри? – неожиданно успокаиваясь тем более, чем сильнее раскалялся герцог, спросил Домициан. – Почему?
– Стрелы Баора. – Герцог брезгливо скривился, словно произнесенное имело мерзкий вкус, и продолжил: – Их нашел Инквизиториум и представил мессиру Гватескаро и мне. Я сам видел… Нечистое колдовство, противное Свету.
– Стрелы Баора? – Домициан словно со стороны услышал свой дрогнувший голос. – Невозможно… Ваша блистательность, это попросту невозможно! Стрел Баора нет ни у кого, кроме фэйри, это верно. Но они поклялись никогда не использовать их против людей, лишь на этом условии мы не трогаем их холмы.
– Значит, настало время тронуть, – бросил герцог, подаваясь вперед. – Ибо они первыми нарушили договор.
Домициан в отчаянии покачал головой.
– Это война, ваша блистательность. Подумайте еще, прошу. И не однажды, а много раз подумайте. Вы помните, чем кончилась прошлая война с фэйри? Засухой, голодом, чумными хворями…
– Сменой династии, – тихо подсказал Альбан, в упор глядя на епископа. – О да, я помню. Но тому минуло больше трехсот лет. Фэйри ослаблены, они потеряли былое могущество и стали тенью себя прежних. У них не рождаются дети, и все чаще они воруют наших. Зачем? Разве не для того, чтобы освежить кровь?
– Это не доказано, – облизнул пересохшие губы Домициан. – Детей могут приносить в жертву или воспитывать из них слуг…
– Пусть так. Но это значит, что им нужны жертвы и слуги? И то и другое тревожно, светлый отец. Кто поручится, что в глубине холмов, где они почти узники, фэйри не готовят нам возмездие? Мы должны ударить первыми. Обязаны! Ради торжества Света и наших детей, которые унаследуют эту землю – всю, целиком, без запретных областей и старых ужасов.
Альбан вскочил со стула, принявшись расхаживать по кабинету, как зверь, запертый в клетке, разговаривая сам с собой и словно вовсе не глядя на епископа: