Ворон
Шрифт:
И тот Фалко повернулся — сделал один шаг, другой… Темная вода уже доходила ему до груди, клокотала, рвалась пеной.
А небо темнело — стремительная завеса покрыла весь простор, и все двигалась, выгибаясь валами — и была какая-то связь между стихией моря, и той, небесной стихией. На море поднималась настоящая буря; вот, очередной вал, взмыл над головой Фалко, но расступился, давая хоббиту пройти еще дальше — вот уже одна седая голова видится над бурлящей поверхностью.
Жуткий стон разлетелся над берегом, ударился в камни, и камни вздрогнули от ужаса, который в этом стоне был. Поднялся очередной вал — и был
И ничего не стало, только чернота. А где-то впереди, еще незримый был, все-таки, свет. Фалко его чувствовал, и стремился к нему. Но до света было еще далеко-далеко — и даже неясно сколько времен пройдет, пока он увидит бесценную искорку. Но, все-таки, где-то в этом непроглядном, простирающимся над мирами, и над тысячелетьями мраком, был свет…
Ведь не бывает же мрака без света, не бывает и света без мрака — и начало одного сокрыто в бездне иного; и питаются они друг от друга; и, может, как и все в этом мире, сольются когда-то в целое, коим и были они когда-то — как братья в утробе матери, как те две бесконечности которые окружают ту мгновенную вспышку сознания, чувств и стремлений — ту вспышку, которую живущие зовут Жизнью.
Наступил день, но освещение напоминало осенние сумерки — потому орки не утомлялись. Из низкой темно-серой толщи лил мелкий и холодный дождь, под копытами лошадей хлюпала грязь. Кто-то отчаянно кашлял, некие создания ревели, рычали, скрипели, надрывались в этом сером воздухе. Время от времени начинал гудеть несущий стены капель ветер, и по этому можно было определить, что идут они по открытому пространству.
Один из орков сидел на борту телеги — он, оглянувшись и увидев, что Фалко очнулся, прорычал что-то- нагнулся и влил ему в рот жгучую гадость, от которой у хоббита закружилась голова, но зато он согрелся.
Жутко и тоскливо стало ему в те мгновенья: он знал, что именно так как он видел, все и будет…
Но вот он, забыв, что закован, попытался подняться, и едва сознание не потерял от разорвавшейся по спине боли. Но он, все-таки сдержался, и прохрипел, едва двигая посиневшими губами:
— Малыши… Неужели вы их под этим дождем держите… Вы…
Он не договорил, шумно стал глотать ртом воздух, и тут почувствовал, что его бьет озноб, что он очень болен. Однако, Фалко боролся со своей слабостью — вот он сжал губы, и про себя отчеканил: «Ты должен держаться; ты должен помочь им сейчас, иначе — все было напрасно». И вот тихо, чтобы не тратить немногие силы, прошептал:
— …Им тепло нужно… им укрытие нужно… перенесите меня к ним…
Орк обнажил клыки, усмехнулся:
— Слушай ты!.. — приходя наконец в раздраженье, выкрикнул Фалко, но тут же вновь тяжело задышал, заскрежетал зубами, вновь ему пришлось вырываться из забытья — уже тихим, сдержанным голосом он произнес. — Они умрут. Ты ухмыляешься, а если не доложишь о моих словах этому… Гроб…брутруку, так с тебя же и сдерут шкуру.
Угроза подействовала — орк соскочил с телеги, и шумно хлюпая грязью, побежал вдоль обоза.
Мучительны были минуты ожидания — и не только потому что и озноб и боль продирали его тело; но и от жгучей, молотом
— Что ж ты так долго?!..
Орк проскрежетал длинную вереницу ругательств, перебросил Фалко через плечо, и вновь побежал вдоль обоза — через несколько минут нагнал ту телегу, в которой везли младенцев, и не церемонясь, как мешок перекинул хоббита через борт. Кое-как совладав с болью, Фалко обнаружил, что самые мрачные его предположения сбываются: старушка находилась уже в забытьи — ее тело еще бил кашель, но — теперь слабый; глаза были закрыты, лицо ввалилось — она уже и пошевелиться не могла, одинокая, умирала под этим дождем; ну а младенцы лежали в колыбельке, открытые дождю. Видно, бабушка пыталась, все-таки, накрыть их некой тканью, но теперь эта ткань была сорвана ветром, и валялась грязная и промокшая в углу.
Фалко спешно оглядывался, ища что-нибудь подходящее, чем можно было бы их накрыть. Ничего более подходящего, чем та материя, которую снесло ветром, поблизости не было видно; но и она уже никуда не годилась. Тогда он, в отчаянии, заслонил их грудью, склонился над ними, с болью разглядывая их личики. Малыши совсем ослабли — а иные, менее здоровые, на их месте, давно бы уже и умерли…
Но долго-то так продолжаться не могло! Фалко вновь огляделся. Бросилась в глаза его варево — располнев от дождя, оно уже вытекало из миски — ясное дело, что стало совершенно непригодным.
И, вновь, он склонился над младенцами — и, глядя на них, помня, что только от него их жизнь зависит — нашел в себе силы.
Уже не выпуская колыбели, он, звеня кандалами, подошел к тому орку, который сидел на краю телеги — толкнул его в спину — орк вскрикнул; развернулся, уставился в него ненавидящим взглядом.
— Послушайте!.. Эти младенцы умирают!.. — тут Фалко стал заваливаться, застонал, но, все-таки, удержался на ногах. Продолжал: — Вы должны… Слышите — должны отвести нас к этому Брогтруку — не станет же он мокнуть под дождем? Да? У него есть навес — вот под ним и укроемся…
Орк зашипел ругательства, и тогда Фалко с горькой усмешкой, добавил то, что на самом то деле ему добавлять вовсе и не хотелось — от чего ему было уже тошно:
— …А иначе он с тебя шкуру сдерет!
И, как и ожидал он — угроза подействовала. Орк вскочил. Орк подхватил и Фалко, и колыбель — побежал, едва ли не по колено проваливаясь в грязь — дорога то совсем была разбита.
Вокруг проплывали телеги, в некоторых ворочались пленники, в иных — стонали раненные. Все тянулись и тянулись эти телеги — все такие унылые, грязные, кривые; и, казалось, что все это так и будет продолжаться до бесконечности, что весь мир окольцован этим караваном раненных и рабов.
Но вот и повозка Брогтрука. Фалко не ошибся: конечно этот орк не стал бы мокнуть под дождем: то было остроугольное скрипящее сооружение густого ржавого цвета. Из крыши его вырывалась, копитила труба.
На эту повозку запрыгнул несший Фалко орк; остановился перед перекошенной дверью, несколько раз сильно ударил в нее. Из-за двери раздался рык Брогтрука:
— Что?! Гро-рубруррр!!!
Тут со жаром заговорил Фалко:
— Да как вы могли оставить этих младенцев под дождем?! Они же совсем окоченели! Вы… да сомневаюсь, что вообще есть в вас эта искорка!..