Ворон
Шрифт:
Оркам потребовался целый час, чтобы построить заново свой караван. Ведь, у некоторых перевернувшихся телег переломились оси, содержимое их высыпалось в дорожную грязь. Кстати сказать, перевернулась и та телега, в которой везли некоторое время Фалко. Высыпались на дорогу и лежавшие в ней шевелившиеся мешки — один из мешков развязался, и открылась их тайна. Из мешка выполз, и тут же глотнул дорожной грязи, некто похожий, собственно, на сгусток грязи. Этот некто, грязевыми отростками развязал остальные мешки, высвобождая похожих на него созданий — все они с шумом поглощали дорожную
Упомянем, что созданий этих звали болотниками, по месту их обитания. Были они столь же безобидны, как лягушки, жили в своей тине тихо, и был у них какой-то слабенький умишко, вообще же они ни с кем, кроме своих любимых квакушек не общались. Именно из-за лягушки, любимицы болота, они и попали в плен. Эту лягушку поймали к обеду одному знатному орку, а они большой делегацией пришли просить вернуть ее — принесли в дар водоросли и были схвачены, посажены в мешки. Теперь они спешили к родному болоту, оплакивать свою любимицу…
А Фалко искал необходимые для малышей травы — искал лихорадочно, так как чувствовал, что время его выходит. Вокруг ругались орки, посланные следить за ним Брогтруком. Они топтали травы, а, ведь, те, которые искал хоббит были самыми неприметными — их так легко было вдавить в землю…
Что же касается тех трав, которые требовались для лечения Брогтрука, то они были найдены в первые же минуты, и хоббит распихал их по карманам. Те травы, которые требовались для приготовления варева, он держал в руках, и все не мог найти один цветок — он был совсем маленький, с тоненьким стебельком и с лазурными лепестками — такой даже и срывать без особой надобности было бы жалко…
А в полусотне шагов от Фалко, поднимались заросли кустарника. Они тянулись шагов на сорок, и в густых своих ветвях дали бы место укрыться целому отряду эльфийских лучников.
— …Если бы здесь был отряд наших лучников, мы бы могли попытаться… — шептал, расположившийся на одной из ветвей Эллиор, сидевшему рядом Хэму. — Пока нам остается только ждать…
— Ждать?! — возмутился Хэм — который был бледен, напряжен и лихорадочно дрожал.
— Я прошу тебя — тише.
Тут Хэм, опасаясь, что эльф попробует закрыть ему рот, соскочил на землю и оттуда громким, дрожащим голосом говорил:
— Ты разве не видишь, что они с моим другом сделали?! Они его… пытали! Мерзавцы! — Да он еле живой!
Сидевший на Хэмовом плече Ячук, испугался, и перепрыгнул на одну из ближайших ветвей. Хэм продолжал:
— Как мы можем терпеть! Ну — пусти в них стрелу! Начнется паника — они же не поймут откуда стреляли!..
— Я прошу — тихо. В войне они не такие безмозглые, как в иных делах. Они сразу поймут, что стреляли из кустов, потому что больше неоткуда.
— Ну и сиди в своих кустах! — выкрикнул Хэм.
Он собрался уж бросится на мучителей своего друга, как Эллиор соскочил с ветвей, в одно мгновенье очутился рядом, и зажал ему рот. Хоббит стал отчаянно вырываться, но сразу застыл, когда несколько стрел ворвались в кустарник и одна из них раздробила ветвь перед его лицом.
Орки его услышали; заволновались, загудели:
— Тут еще эти коротышки!..
И вот в кустарник полетели стрелы, а потом, половина всего этого отряда, выставив пред собою ятаганы, направилась туда. Они только раздвинули в нескольких местах ветви, глубже заходить побоялись, и утешили себя тем, что: «Должно быть, лежат трясутся! Бояться — гра-ха-ха!»
И они вернулись к Фалко — теперь, впрочем, уже меньше кричали, с опаской поглядывали на кусты, и не убирали ятаганы в ножны.
Эллиор и Хэм лежали на земле; Ячук спрятался в ветвях, и видно было, как трясется вместе с ним веточка. Эллиор шептал:
— Не пошел бы он с нами: видишь — хоть и измученный, а старается; ради младенцев — ведь, и муку то он из-за них принял…
Хэм уже успокоился (внешне только — внутри то все по прежнему кипело), он прошептал:
— Вы уж простите меня, за это ребячество. Но я так хотел ему помочь — сердце то болит… Только вот на что мы надеемся?.. На случай, что ли?..
Эллиор ничего не ответил
Словно нарочно (а так, скорее всего, и было) — некто завесил небо непроницаемой темно-серой стеною, и дождик лил дни и ночи без перерывов.
Леса выцвели, потемнели — казалось, что уже ноябрь, и деревья голые, ибо ни одного листочка не зеленело. Травы отяжели от впитывающихся в них вод, и под порывами ветра едва шевелились — так, словно из последних сил; и вздыхали с тяжелой тоскою.
Фалко лежал в сильном жару, был присмерти, и в те редкие минуты, когда он вырывался из забытья, казалось ему, что — это не травы, а морские валы грохочут за кривыми стенами повозка Брогтрука. Тогда он звал море, чтобы разорвало оно эти ржавые стены, чтобы наполнило свежим своим дыханьем.
В такие минуты к нему подходил Брогтрук — почти всегда пьяный, в лапах же он сжимал, какие-нибудь драгоценности из награбленного добра, которые он часто пересчитывал — надеялся, что удастся обмануть приемщиков, спрятать что-нибудь для себя. Он склонялся над Фалко и, отравляя его своим смрадным дыханьем, хрипел:
— Ну, что ты бредишь?.. Ты меня давай лечи, да этих своих козявок корми!
Так как, Фалко был в очень тяжелом состоянии, то сначала он попросил, чтобы для кормления малышей вызвали старушку. Однако, оказалось, что она уже умерла. Тогда Фалко, теряя сознание, обратился к Брогтруку:
— …Видишь — совсем я плох… Твою болезнь отогнал, но учти: потом заново Мне придется травы собирать… Я сразу рассчитал, что в забытье буду; наварил сразу на целую неделю… Запомни — на семь дней все раздели. По три раза в день корми: утром, днем, и вечером. Корми так, будто это драгоценность величайшая и очень хрупкая…
Так орк Брогтрук — этот широкоплечий здоровяк с маленькими мозгами стал нянькой для троих малышей, детей Туора. И теми же ручищами, которыми он выбивал клыки у своих подчиненных, теми же ручищами, которыми он запихивал в свою пасть куски жира — он с маленькой, хранимой в чистоте ложечки кормил этих малышей, сменял их пеленки; и сам, так как опасался кому-либо из «болванов» это поручить — эти же пеленки стирал.