Ворон
Шрифт:
На какое-то мгновенье лик Альфонсо прояснился, но, вот вновь страдание:
— Я не могу наслаждаться этим!.. Ты понимаешь — этот образ — он вновь, и вновь предо мною появляется — разбивает все кости, я собираюсь, а он снова бьет, еще сильнее. — он выгнулся до земли и из носа его пошла кровь. — Вот опять, опять… о-опяя-яять! — завыл он. — Образ матери — она падает, падает; бьется головой — она мертвая лежит — это я убил свою мать. Вот опять, опять, опять… О-о-оо! О-о-ооо! А-а… А… Аах-ааа-ааахх…!
И он закрутился по земле, он ударялся о стволы деревьев, выгибался, так, что трещали кости — кровь пошла у него ушей — он рвал поседевшие свои волосы; а Тьеро, плача, страдая, бегал
Могучий творческий дух Альфонсо испытывал такие страдание, какие только к такому духу и могли придти.
Быть может, тогда бы и разорвалось его сердце, но раздался конский топот; заросли, со стороны леса раздвинулись, и пред ними предстал Сереб. На спине коня, по прежнему покоилась колыбель в форме лебединой ладьи; и, прежде всего, он опустился пред ними на колени, чтобы они могли туда заглянуть и убедиться, что младенцы целы невредимы. Так и осталось загадкой, чем конь кормил их в течении всех этих дней, но младенцы мирно спали, а на пухлых их щечках горел здоровый румянец. Они, даже, подросли.
— А-а — я так и знал! Нашлись, нашлись…
От голоса Альфонсо, младенцы проснулись и заплакали. А старших их брат, и не ведая, какое страшное у него, окровавленное лицо — склонился над ними, и зашептал:
— Ну, что же вы плачете?.. Теперь все будет хорошо. Вот и вы со мной — не пропадем. Найдем дорогу. Так я говорю, Тьеро?
Младенцы расплакались еще больше. А Альфонсо, только, когда капелька его крови на них пала, понял, что причиной их плача является он. Тогда он отполз в сторону, и прислонившись к дереву, смотрел неотрывно на колыбель, из который тремя фонтанами вырывались крики.
Гораздо более тихим, успокоившимся голосом говорил Альфонсо:
— Я изменюсь. Вы не услышите больше этих воплей. Я буду спокоен, и нежен, как ваша мать… — на мгновенье он замер до крови прикусив губу, а затем, спокойным голосом продолжал. — Так же, как и она, буду петь для вас колыбельные, рассказывать сказки. Клянусь, что вы не услышите моих воплей…
Младенцы продолжали рыдать, а Альфонсо боролся и с подступающей слабостью, и с болью, которая новыми воплями рвалась.
А Тьеро, присел рядом с ним, и, положивши руку на плечо, говори:
— Ты молодец, молодец… Ты такой человек… После всего пережитого, ты, прежде всего, об их благе заботишься. Ты, как богатырь, внутри… Но, телом ты так слаб — эти ягоды, которыми мы питались — они не могут заменить еды мясной. Вот что зайчатины принесу. А ты поспи пока. Да и братья, увидев, что ты спишь — успокоятся.
Сказавши так, Тьеро, точно его подбросили метнулся в заросли…
Рыдали, и не думали успокаиваться младенцы.
— Поспать пока. — повторил слова Тьеро Альфонсо и прикрыл глаза…
Вспомнилась последняя ночь. Что, если все повторится вновь? И, вновь, будет его терзать ворон, и требовать убийства Тьеро…
— Нет, нет, нет. — застонал он, и вскинул голову на вопль младенцев. — Простите меня… Но как же мне вас успокоить?.. Вот, слушайте:
— То ли дождик, сын мой милый, Над землею пролетал. То ли ветер — ветер силой, Лист последний забирал. По окошку темный саван — Тихо дождик застучал. И так будто смерти ладан Там по улице летал. В этом тихом увяданье, Под дождем заснут поля. ВИ сам, Альфонсо от этой песни заплакал — представилось ему поля, леса — все потемневшие, без единого листика; дует, дует ледяной ветер; уныло шумит замерзший дождь, и вокруг — ни души; и тут еще чувствие отверженности…
Плакали и братья — они ждали светлого чувства, но слышали только боль.
— Может, сказку вам рассказать?.. Но, какую же сказку?.. Я могу кое-что вспомнить, но все темные сказки — с болью, с разлукой, с безысходностью. Простите вы меня…
Он помолчал некоторое время, а малыши все плакали. И на душе Альфонсо, несмотря на изможденность, не было покоя:
— Дождик, листьями играя, Над землею пролетал, Сам, о солнышке мечтая, Сказки светлые шептал. Есть земля, у края света, Там — два разные дворца. Так в одном — жар златый лета, Солнца то дворец отца. А другой, в сребристый саван, Лунной матушки одет, Голос нежный — сонный ладан, Льет оттуда много лет. Два прекрасные созданья, Никогда вам встречи нет. Что людские все страданья, Пред разлукой вечных лет?..И опять вышло у Альфонсо мрачно, хоть и не хотел он этой мрачности. Ведь — первые три куплета были из светлой сказки про Солнце и Луну, и пропел он их, кажущимся спокойным голосом; последний же куплет, ворвался из мрачного сказанья про разлуку, прекрасной эльфийской девы, и ее возлюбленного после того, как их королевство было разграблено орками.
Но младенцы, должно быть, уставши плакать, были усыплены первыми куплетами. Только они замолчали, улеглись, как открыл свое око Сереб — и была в его внимательном взгляде жалость к Альфонсо.
— Ну вот, ну вот. — уже не в силах плакать, шепотом обращался юноша к коню. — Все-таки я их успокоил; кто же успокоит теперь меня? Уж не ты ли?.. Заснуть ли — нет, теперь я боюсь заснуть.
Но, все-таки он заснул. И, когда пришел на полянку Тьеро — принес зайца; спал крепко, и, казалось, безмятежно. Но то, что творилось под окровавленной маской ни Тьеро, ни Сереб не ведали…
От той дороги, которая вела к первым ступеням, поднимающейся к вершине Менельтармы лестницы — отходила другая дорога, менее хоженая, и всегда, даже и в великие праздники, тихая. Дорога была покрыта песком — был он того печального цвета, который можно увидеть на одиноком пляже в час закатный. Здесь слышался тихий шепот моря, и голоса — столь мягкие и тихие, что казались они лишь слабыми дуновениями западного ветерка. Над сторонам дороги, печально склоняли свои кроны, стройные ивы — а между ними стояли изваяния, небесно легкие, плавно расплывающиеся в воздухе, у них были спокойные, отрешенные лики — они видели что-то незримое для иных, запредельное.