Воронье гнездо
Шрифт:
Почувствовав необъяснимый, первобытный страх и неподдельную дрожь в ногах, я еле перебрался к одежде и попытался как можно быстрее натянуть её на себя. Из-за воплей снаружи и не перестающего грохота – теперь что-то колотило ещё и в дверь предбанника – дурнота полностью овладела мной.
От творившихся снаружи ужасов голова пошла кругом, меня начало тошнить, но я пытался сдерживать рвотные позывы. Облокотившись на полок в попытке хоть на секунду унять страх, я вспомнил ещё об одной детали – в бане не было никаких замков, а значит, то, что находилось снаружи, могло с лёгкостью проникнуть
От всплывших в сознании слов стало совсем плохо. Мне было страшно выходить в ночную прохладу улицы из-за происходящей там чертовщины, страшно было оставаться в бане, будучи в одежде. Я уже итак задыхался от жары. Помню, как упёрся спиной в противоположный от окна и двери угол помещения и скатился вниз. Остальное, как в тумане. Жар и неподдельный страх выкачали все силы. Я потерял сознание.
Истерия и похмелье
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим, —
Кто был ничем, тот станет всем.
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Никто не даст нам избавленья:
Ни бог, ни царь и не герой.
Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Чтоб свергнуть гнёт рукой умелой,
Отвоевать своё добро, —
Вздувайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Лишь мы, работники всемирной,
Великой
Владеть землёй имеем право,
Но паразиты – никогда!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей, —
Для нас всё так же солнце станет
Сиять огнём своих лучей.
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
(Официальный гимн РСФСР 1918—1944 гг.)
– Ох, скоты! – вопила полная, крепкая дама, размахивая руками. – Что вы творите, свиньи?! Да будьте вы прокляты, черти окаянные!
– Мама, – послышался неуверенный детский шепоток, – теперь мы будем прокляты?
– Тише, Аглая, – надломленным голосом ответила женщина, уводя дочку от места стройки, – незачем хорошей девочке говорить такие вещи. Господь, он всё видит. Он не допустит, чтобы страдали невинные люди.
– А те, кто виновен, пострадает?
– Аглая! – Женщина одёрнула девочку, но потом быстрыми, резкими движениями погладила её по голове. – Всё будет хорошо.
– Не хочу, чтобы было хорошо. Пусть виновные будут наказаны.
– Тише, Аглая!
Мать, крепко державшая ребёнка за руку, стала отдаляться от толпы зевак. Люди галдели и возмущались, часто переходя на крики и нецензурную брань. Деревенский покой был бесповоротно нарушен.
– Разрушим старый мир и на его костях построим новый! – раздался возглас со стороны «виновных».
***
– Слав! Слав, ты меня слышишь?!
Чья-то грубая и тяжёлая ладонь ударила меня по лицу несколько раз.
– Что ж ты его так лупишь, окаянный! А ну, подвинься!
Бабушка аккуратно опустилась на диван возле меня и легонько погладила по лицу. Я чувствовал бессилие, всё тело будто налилось свинцом, а веки, словно намагниченные, никак не хотели подниматься.
– Славушка, милый, – тихо позвала бабушка, – ты меня слышишь?
Всё ещё не открыв глаза, но хорошо расценивая обстановку вокруг, я кивнул. Хоть и лёжа, но я чувствовал головокружение и тошноту.
– Ему нужно поспать, – раздался голос Кости. – Не переживайте, Анна Петровна, это просто угар, завтра ему станет лучше.
– Как же так, – вздохнула бабушка, – не уследила.
– Не вините себя. Он же горожанин, сами говорили, что хлюпик…
– Что случилось? – изнемогая от жажды, еле разлепив губы, проговорил я.