Воронья Кость
Шрифт:
Кровавая секира, подхваченная Вороньей Костью, опускалась прямо на него, блестящий металл и тёмная рукоять, острие становилось всё ближе и больше, пока весь мир не обрушился на лоб Гудрёда, и не развалил его череп до подбородка.
Финн метнулся на помощь Орму ещё до того, как чёрная кровь и слизь хлынули на грудь падающего Гудрёда. Прежде чем тот рухнул на пол, Финн сломал шею последнему стражу, и лишь тогда повисла тишина, нарушаемая шумными, отвратительными звуками их тяжёлого дыхания, металлический привкус крови проник глубоко в глотки. Королевская фигура покатилась вперед и назад,
— Я выиграл, — произнёс Воронья Кость, собственный голос показался ему чужим, словно звучал откуда-то издалека.
Финн поднялся с колен, склонив голову набок, глядя на Воронью Кость, который всё ещё стоял на столе, опустив руки и рассматривая мёртвое тело Гудрёда, в том, что когда-то было его головой, глубоко засел жертвенный топор.
— И всё же, твой навык обращаться с топором пригодился, — сказал Финн устало, он стоял и вытирал ладони о штаны. — Хвала богам, что пригодился именно сейчас.
Воронья Кость едва ли расслышал. Смерть Гудрёда, топор, которым он убил его, всё это настолько потрясло его, что дрожь пробежала по его телу от пят до макушки; он снова почувствовал острие ледяного копья в пострадавшей половине головы.
Несомненно, это знак. Топор предал Гудрёда, было ясно, что последний сын Гуннхильд недостоин его, но это оружие так удобно легло в руки Вороньей Кости, будто подтверждая, что сам он, конечно же, достоин Дочери Одина. А ещё...
Моргая, он перевёл взгляд от тела Гудрёда к поникшей фигуре на высоком кресле.
Она. То была она. Олаф пристально разглядывал Гуннхильд, до неё было не более четырёх шагов. Гуннхильд, королева Ведьма, которая приказала убить его отца, и рядом с ней Гудрёд, её сын, совершивший это деяние. Именно из-за этой женщины, которая выглядела теперь не более, чем куча тряпья, всё, что наплели норны для жизни Вороньей Кости, всё было распущено и переплетено в страдания и гибель его матери; Воронья Кость застыл, не в силах вздохнуть.
Когда, наконец, он смог это сделать, он спрыгнул со стола в кровавую лужу, растекающуюся от тела Гудрёда, и прошлёпал к поникшей фигуре на высоком кресле. Её голова свесилась набок, вуаль свободно болталась, открыв старческое, морщинистое лицо и распахнутые мёртвые глаза. Пальцы с узловатыми костяшками, которыми она творила своё последнее заклинание, скрючились, словно давно убитый паук.
Конечно же, она мертва, но Воронья Кость, несмотря на горящее болью плечо, всё же протянул руку и коснулся её щеки, мягкой, словно змеиная кожа, цвета мрамора, тронутой смертью и холодной. Когда он отдёрнул пальцы, они оказались влажными. Слезинка? А ещё тонкие губы, изрезанные трещинами, словно плохо обожжённый глиняный горшок, обнажили неровную линию зубов цвета моржового клыка, она осклабилась в последнем вызывающем оскале.
Значит, вот она, Матерь Конунгов, его злейший враг, с тех пор, как он сделал свой первый вдох, и до этого самого момента. Воронья Кость стоял перед ней, чувствуя, как сердце настойчиво колотится в раненом плече. Он заморгал от боли и попытался что-то почувствовать, словно чему-то пришел долгожданный конец, будто бы его отец
Но перед ним сидела всего лишь старая мёртвая женщина с глазами цвета старого льда и открытым ртом, из-за чего она выглядела довольно глупо.
Ворчание и всхлипы привели его в чувство, и он повернулся, увидев Мартина, который, наконец, добрался до стола и протянул скорченную когтистую руку к копью. Одним стремительным движением Воронья Кость схватил лежащее древко, и тогда в зал ворвались воины.
Орм и Финн замерли, словно собаки, готовые броситься на волков, но Воронья Кость, улыбаясь, смотрел на появившегося Арнфинна и его оркнейцев. Он кивнул, указывая на Гудрёда и Гуннхильд.
— С ними покончено, — произнёс он, и Арнфинн, мельком взглянув на их тела, уставился на Олафа.
— Будет лучше, если ты как можно скорее уберёшься отсюда, — сказал он, и Воронья Кость кивнул. Ведь это тоже являлось частью его замысла, Олаф умел играть в игру королей в настоящей жизни, он окружил королевскую фигуру, ещё до того, как сел играть с Гудрёдом.
— Моё, — удалось пробормотать Мартину разбитыми в кровь губами, и Воронья Кость взглянул на копьё в руке.
— Однажды собака, — произнёс Воронья Кость, и Мартин скривился.
— Хватит, — прошепелявил он. — Я достаточно наслушался твоих сказок.
На мгновение Воронья Кость мысленно вернулся в зимнюю степь, когда он сидел в обнимку с Ормом, у еле теплящегося костерка, рядом с Мартином и воинами, которых священник подговорил похитить мальчика. Тогда Олаф рассказал им историю, которую уже не мог сейчас вспомнить, но хорошо помнил, как Мартин взъярился, услышав её. А на следующий день, когда бушевал снежный буран, степные воительницы напали на них и убили всех, кроме Орма, Мартина и его самого. Тогда Воронья Кость видел Мартина в последний раз, когда тот, в одном сапоге, прижав к себе драгоценное древко, исчез в снежном мареве, словно призрак.
Воронья Кость взглянул на Орма и заметил, что тот тоже помнит. Финн скалился, словно волк.
— Так вот, собака стащила мясо. "Как сытно я покушаю, когда вернусь с этим мясом домой," — подумала она, собираясь переправиться через речушку, — продолжал Воронья Кость. — Опустив голову, собака увидела в воде собственное отражение, собаку с большим куском мяса в пасти.
“У неё кусок мяса побольше, чем у меня”, подумала она. “Я хочу тот кусок. И я его получу!” Она зарычала, но собака в реке не сдвинулась с места и не выпустила мясо. Тогда собака укусила её. Мясо выскользнуло из зубов и опустилось на дно речушки, и в тот же миг собака в воде тоже оказалась без мяса.
— Ты получил свой топор, — пробормотал Мартин. — А теперь верни мне моё копьё.
Воронья Кость взглянул на топор, подняв взгляд от тела Гудрёда. Он улыбался.
— В этом свете Дочь Одина выглядит не очень привлекательной. Я не уверен, что хочу жениться на ней сегодня, или завтра. Ещё успеется. Я не хочу, чтобы этот проклятый топор обрубил мне дорогу к трону короля Норвегии. Это всего лишь хунн в игре королей, — с другой стороны, может показаться не по-христиански, если слова Адальберта сбудутся.