Ворошиловский стрелок (Будет немножко больно, Женщина по средам)
Шрифт:
— Все-таки схожу к врачихе… Сюда звать не буду, попрошу, чтоб она без тебя выписала больничный лист.
— Не сможет. — Катя отошла, присела к столу. — Она же не по нашему участку.
— Сговорятся, — заверил старик. — Свои люди… Ее выручат, она выручит… Всем жить надо.
— Я не пойду на работу, — сказала Катя, помолчав. — На себя глаз поднять не могу, не то что на людей. Может быть, попозже… когда-нибудь.
— Ты вот что, — голос старика окреп, в нем прозвучали даже металлические нотки. — Нечего вперед заглядывать. Как будет,
— Нет, что ты! — испуганно вскрикнула Катя.
— Подумай. Я бы позвал… Пусть бы наша соседка с третьего этажа заглянула, а? Она как раз по вашим делам. Ты уж скрепись как-нибудь, поговори с ней, расскажи, что там и как… Подожди, не перебивай. Не для себя, для меня это сделай.
— Как для тебя? — не поняла Катя.
— А вот так. Я же себе потом не прощу, если что-то неладно будет… И я должен знать, что сделал все возможное, ни от чего не уклонился, ничем не пренебрег… Поняла? Спать не смогу, если врачиха меня не успокоит. Я и так не знаю, что сказать твоим, когда они из этих Эмиратов вернутся с барахлом, будь оно трижды проклято!
Катя поднялась, прижалась к тощеватым плечам старика, обхватив его руками, словно в последней надежде, в последней попытке спастись.
— Так я пойду?
— Ну… иди, — выдохнула она и, наклонив голову, скользнула в свою комнатку.
Соседка уже собралась на работу, уже одетой застал ее старик у вешалки, но, когда она увидела его, взглянула в затравленные глаза, сразу поняла, в чем дело.
— Иду, Иван Федорович… Сейчас прямо и зайду.
Халат она надела уже в прихожей, шагнувшего было за ней старика молча развернула и, подтолкнув в сторону кухни, зашла к Кате. Ее не было почти час, и все это время старик сидел на кухонной табуретке, зажав ладони в коленях, и тихонько подвывал от беспомощности, от невозможности что-то сделать. А едва услышал, как открылась дверь Катиной комнаты, бросился к врачу.
— Ну? — единственный вопрос светился в его синих несчастных глазах.
— Что тебе сказать, Иван Федорович? — Она увлекла его в прихожую подальше от Катиной комнаты. Стянув с себя халат, женщина свернула его в клубок и сунула в хозяйственную сумку, как использованный инструмент. Полноватая, усталая, пожилая, она и сама не знала, что сказать старику. Тот смотрел на нее с такой надеждой, что женщина растерялась. — Вы только не волнуйтесь… Все не так уж и плохо.
— Но все-таки плохо?
— А что же вы хотели, Иван Федорович? В таких случаях и не бывает слишком хорошо. Да, печально. Девочка-то у вас не из крепеньких, не из… Да ладно, похоже, все это у нее впервые… Тут психологический фактор может оказаться куда существеннее всего остального, понимаете?
— О, боже, боже, — простонал старик, закрыв глаза.
— Пусть сидит дома, отдыхает, набирается сил… Время лечит. Ей многое нужно просто забыть.
— Она из ванной не вылезает, — прошептал старик, опасливо
— Вроде обошлось, — возразила женщина. — Я ничего такого не заметила. Катя… Сильная девочка. Вполне владеет собой.
— Да-да, — обрадовался старик. — Она у нас такая, она, знаете… — И вдруг, не в силах больше продолжать, старик тихо, беззвучно заплакал. Не вытирая слез, не отводя взгляда от врача, он словно ждал еще каких-то слов, не то утешительных, не то безжалостно жестких.
— Пусть сидит дома. Документы я сделаю. Позвоните к ней на работу, она о работе беспокоится… Скажите, что заболела. Простыла, ногу подвернула… Что угодно можете сказать.
— Да, — кивнул старик как-то отстраненно. — Я понимаю… Я позвоню. Скажу, что простудилась…
— Да не убивайтесь вы так, Иван Федорович! — женщина встряхнула старика за плечи. — Ну нет сил смотреть на вас… Обойдется, бог даст. Вы меня слышите?
— Да-да, все хорошо слышу.
— Что она любит поесть?
— Что любит? — он вытер рукавом мокрые глаза. — Пельмени любит.
— Вот и варите ей пельмени, — женщина ободряюще улыбнулась. — Загляну к вам вечером. Часов в семь-восемь… Что смогла, я сделала, а там будет видно. Авось обойдется.
— Дай бог, — прошептал старик. — Спасибо, большое спасибо. Мы будем вас ждать.
Подхватив свою сумку, женщина поторопилась уйти. Закрыв за ней дверь, старик слышал, как часто застучали ее каблуки по ступенькам — она опаздывала на работу.
Через несколько дней Катя получила повестку от следователя. Он приглашал ее для беседы. Она с недоумением и опаской вертела небольшой, мятый клочок бумаги, пыталась вчитаться в подслеповатый текст, но, кроме угроз за неявку, ничего понять не могла.
— Деда! — позвала она. — Посмотри, что прислали… Вроде суд намечается.
Старик взял повестку, надел очки, подошел к окну, долго вчитывался, хмыкал про себя не то возмущенно, не то досадливо, но тоже немного понял. Обсуждать с Катей повестку не стал, а вечером отправился к участковому, к Леше. Тот внимательно изучил все пункты повестки, отложил ее в сторону.
— Ну что? — спросил старик, сразу почувствовав, что новости его ждут не самые хорошие.
— Плохи наши дела, Иван Федорович, — сказал Леша напрямую. — Как бы вскорости на свободе не оказались подонки.
— Это как? — осел старик, как от удара.
— Смотри, что здесь написано… Вызывается Катя в качестве свидетельницы. Не потерпевшей, а свидетельницы. То есть разговор будет не о совершенном преступлении, а о подробностях того вечера. Кто что сказал, кто где сидел, который был час… Ну и так далее.
— Может, не идти? — спросил старик.
— Придется сходить. Еще повестку пришлют, еще одну… А потом и успокоятся. Дескать, истица сняла свои обвинения и говорить больше не о чем.
— Да не может она идти… Хиреет девка.