Воровка
Шрифт:
Она, такая красивая, стояла в дверях в своей простой зимней одежде: черная флисовая кофта оттеняла ее крашеные светлые волосы, синие джинсы были свободными и удобными, а ее обувь – практичной для этого времени года.
Для него она с равным успехом могла стоять и в бальном платье, увешанная драгоценностями…
Внезапно она перенесла вес с носков на пятки, и обняла себя, словно чувствовала себя неуютно под его взглядом.
– Как пожелаешь, – сказал он, опустив глаза. – В любое время, как ты захочешь, просто дай мне знать… и, если ты не
– И не днем, – горько сказала она. – Правда ведь.
Через мгновение он ответил:
– Да, все верно.
Знаете, подумала Сола, гораздо легче злиться на мужчину, когда он не выглядит таким поникшим и разбитым.
Эссейл сидел в другом конце комнаты, в совершенно неподходящем для него кресле: все то время, что она знала этого мужчину, его окружала аура богатства. Нет, даже больше, чем просто богатство. Это благополучие–до–самой–смерти, высокомерие и интеллект, которые он носил наряду с одеждой, пошитой на заказ, и Сола подозревала, что набор этих качеств передавался в его семье из поколения в поколение.
Благополучие, которого, например, хотел достичь Рикардо Бенлуи, но так и не сумел.
– Мне пора, – прошептала она.
Но при этом не сдвинулась с места. Вместо того, чтобы немедленно выйти в коридор и... да, она просто стояла там.
Они с Джейн еще немного поговорили, после того как она сообщила о том, что хочет уехать… а потом, то ли чай подействовал, или же сказалась ужасная усталость, Сола откинулась на спинку дивана и проспала в течение полутора часов. Когда она проснулась, Джейн что–то набирала в телефоне с беспокойным видом… и женщина, похоже, обрадовалась возможности вернуться к своей работе в клинике. Или, может, дело в чем–то еще.
Кто знал, и Сола, разумеется, не задавала вопросов. У нее и без того голова забита всякой информацией.
– Тебе еще что–нибудь нужно? – спросил Эссейл, не поднимая головы.
Да, на самом деле: можем мы вернуться в те времена, когда ты был просто бывшим наркоманом, поборовшим кокаиновую зависимость, который отказался от преступной жизни, и мы вместе с моей бабушкой будем жить долго и счастливо?
– Я не могу решить, хотелось ли мне, чтобы ты рассказал обо всем раньше или же не рассказывал вообще, – услышала она свой голос.
– Я могу ответить на этот вопрос. – Он повел головой из стороны в сторону, словно разминая больную шею. – Лучше бы не стало.
– То есть, тебе нравится быть лжецом.
– Когда дело касается тебя, – Эссейл поднял на нее свои глаза лунного света, – я не лгу. Именно поэтому мы с тобой пришли к этой отчужденности. Нет, я хочу сказать, это скорее потому, что ты смотришь на меня, как на опасного незнакомца, а это хуже всех самых ужасных порождений моей паранойи.
– Не пытайся вызвать у меня чувство вины.
– Всего лишь констатация факта. И, кроме того, я ни в чем тебя не обвиняю. Я слишком хорошо тебя знаю…
–
– В самом деле? Это не правильное утверждение. А правильное заключается в том, что ты хочешь, чтобы я тебя не знал.
Эссейл отвел взгляд и, похоже, он больше не задерживался на каком–то конкретном объекте.
– Мне хочется швырнуть в тебя что–нибудь, – выпалила Сола. – Я хочу проклинать тебя последними словами, избить тебя, и будь у меня пистолет, я бы тебя пристрелила.
– Я могу найти для тебя оружие, здесь полно пушек.
– Не смей издеваться надо мной.
– Даже не пытался. Поверь мне, смерть предпочтительнее того состояния, в котором я сейчас нахожусь.
Он потер ладони, и Сола не могла сказать, пытался ли он согреться от холода или же с нетерпением и радостью думал о могиле.
– Ты хоть представляешь, как это тяжело? – резко выпалила она, и в ее глазах появились слезы. – Снова это испытывать?
Эссейл поднял голову в тревоге, и она заговорила, прежде чем он успел что–то спросить.
– Мой отец... – Она нетерпеливо протерла щеки ладонями. – Когда я была ребенком, мой отец был всем для меня. Он был моим героем, моим защитником, был... моим миром. Он работал за пределами дома моей бабушки, где я жила, и я видела его не так часто, но когда он приходил к нам время от времени и приносил деньги на еду, одеяла и одежду, я его боготворила.
Вот дерьмо, подумала Сола, когда ее глаза отказались следовать программе и высохнуть.
– Мне было двенадцать лет, когда я узнала, чем он занимается… какова его работа, кем он был на самом деле. Он был вором. Он воровал у людей и для людей… и, хуже того, он был наркоманом. А дерьмо, которое он нам приносил? Он ничего из этого не покупал. Я узнала позже, что это всегда были раздаточные вещи, которые он брал в приютах или церквях. Он никогда не заботился о нас… просто создавал иллюзию заботы.
Теперь ее слезы лились ручьем, она даже перестала пытаться их вытирать.
– Когда его арестовали и посадили в тюрьму в первый раз, он отправил сообщение моей бабушке в деревню, в которой мы жили тогда. У него был запас денег, который он хранил в стенке нашей хибары, и она вытащила их и отдала мне. Она попросила меня отвезти деньги в тюрьму и подкупить чиновников, чтобы его выпустили.
Сола усмехнулась, а затем подошла к диспенсеру и вытащила несколько салфеток, чтобы вытереть лицо.
Почувствовала, что снова может продолжить, и обернулась.
– Мне было двенадцать, и я проехала двадцать пять миль самостоятельно, с таким количеством бабла, сколько не держала в руках ни разу в своей жизни. Моя бабушка регулярно голодала, чтобы убедиться, что у меня есть еда… и все это время в стенах того чертового дома были спрятаны деньги! И они были для него! – Она снова высморкалась. – Я поехала. Я отдала деньги. Мой отец вышел… и когда мы покидали тюрьму, я помню, как он остановился и посмотрел на меня.