Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

Кестлер Артур

В поисках темы для разговора госпожа Шенкин вытащила из сумочки фотографию и показала Джойс:

— Это мой сын.

— Очень мил, — сказала Джойс, едва глянув на фотографию. Однако она должна была признать, что этот стройный, светловолосый мальчик был в самом деле исключительно хорош. Как удалось двум безобразным людям произвести его на свет, было непостижимо.

— Он гений, — заметила госпожа Шенкин небрежно, — он переводит стихи Пушкина на иврит.

— Замечательно! — сказала Джойс.

— Да, он переводит Пушкина, хотя не знает ни слова по-русски.

Леди Джойс внезапно фыркнула в свой коктейль, представив, как расскажет в клубе о еврейском вундеркинде,

который переводит Пушкина, не зная русского. Она опустила стакан:

— Как же ему это удается? — спросила она с некоторой, впервые появившейся теплотой в голосе.

— О, это очень просто! Его друг рассказывает ему содержание, а он пишет на эту тему стихи.

Слуга доложил о мистере Ричарде Метьюсе, и в комнату ввалился довольно неряшливо одетый и не очень трезвый американец. Познакомившись с Метьюсом в его прошлый приезд на обеде у Его Превосходительства, Джой сразу же его невзлюбила. Он был неуклюж, невежлив и самоуверен, — настоящий вульгарный американец. Однако за последние два года он стал довольно известен, а жене помощника верховного комиссара приходится принимать всяких людей. Сегодняшний вечер был организован ради него, а Шенкины приглашены потому, что в американских газетах часто пишут, будто к евреям здесь плохо относятся. Для равновесия Джойс пригласила также Кемаля Эффенди эль-Шалаби, редактора умеренного арабского еженедельника, но тот, как всегда, опаздывал.

Стояли у камина с бокалами в руках и с томительным ощущением бессмысленности происходящего, характерным для всех иерусалимских званых вечеров. Профессор Шенкин рассказывал путанную историю о раскопках у Мертвого моря и объяснял, почему они не удались. Время от времени помощник верховного комиссара с дружелюбной миной задавал какой-нибудь невинный вопрос, который тут же выявлял невежество профессора в археологии. Шенкин, однако, вовсе не был специалистом в области археологии, он был профессором философии, но никому не было известно, что именно было предметом его философских изысканий. За всю жизнь он опубликовал в еврейских журналах две работы: «Спиноза и неоплатоники» и «Талмудические влияния в германском средневековом мистицизме». Ходили слухи, что кафедру свою он получил благодаря родственнику в Америке, который был членом правления университета.

Наконец, прибыл Кемаль Эффенди — роэовощекий, жизнерадостный и элегантный. Он вручил хозяйке букет роз н с чрезмерной сердечностью поздоровался с Шенкиным, которого видел прежде только один раз, восемь лет назад на официальном приеме. Снова принесли напитки. Метьюс пил из огромного бокала виски с содовой. Кемаль потягивал маленькими глотками арак, изящно отставив мизинец. Профессор мусолил стакан сладкого тягучего местного вермута. Глядя на него, Джойс с содроганием вспомнила званый обед у Гликштейнов, на котором к рыбе подали сладкий кармель в ликерных бокалах.

Гости перешли в столовую. Джойс чувствовала легкий запах горелого. Плов подгорал, что случалось всякий раз, когда в дом приглашались евреи, хотя, каким образом повар-араб заранее узнавал об этом, — оставалось тайной. Впрочем, ей все они осточертели.

Кемаль Эффенди оказался в центре внимания. Спровоцированный каким-то вопросом Метьюса, он пустился рассуждать о политике.

— Муфтий погубит страну! Сколько раз мы предостерегали наших английских друзей против махинаций клана Хуссейни! Говорили им, что муфтий использует свое положение и вверенные ему фонды для финансирования своих террористических банд. В каждой деревне у него агенты, в каждой мечети по его приказу мулла проповедует ненависть. Увы, нам не верили! — Он шутливо погрозил пальцем помощнику верховного

комиссара: — Вы не верили нам и поддерживали Хадж Амина, пока он не предал вас и не залил страну кровью. Тогда вы дали ему под самым вашим носом скрыться в Сирию и продолжать свою враждебную деятельность на итальянские деньги.

Помощник верховного комиссара с улыбкой занялся подгоревшим пловом. Он был похож на добродушного школьного учителя на пикнике среди слишком расшалившихся учеников.

— Правда ли, что он бежал из Мечети Омара в женской одежде? — пропищала госпожа Шенкин.

— Неважно, как он бежал. Для меня важно, что его наемники убили моего двоюродного брата Муссу Эффенди, Фахри Бея Нашашиби и шейха Абдаллу Хатиби. Хадж Амин, клан Хуссейни и вся их партия — это бедствие. Они убивают и шантажируют всех, кто против них, и подстрекают к кровопролитию.

Арак и вино типа бургундского из Ришон ле-Циона подействовали на Кемаля Эффенди. Лицо его раскраснелось больше обычного, голос гремел.

— Вы рассуждаете почти как сионист, Кемаль Эффенди, — заметил ему помощник верховного комиссара, которого забавляли разглагольствования Кемаля.

— Нам не нужны Хуссейни, чтобы бороться с сионизмом. Против сионистской опасности все арабы едины.

Вспомнив о Шенкиных, он повернулся к профессору с широкой улыбкой:

— Не примите за личный выпад. Мы говорим о принципах, а друзья остаются друзьями.

Профессор, прилаживая салфеточку под козлиной бородкой, с готовностью откликнулся:

— В каждом лагере есть свои экстремисты и смутьяны. У вас — муфтий и его сторонники, у нас — наши молодые фанатики. Без них арабы и евреи могли бы мирно жить вместе, как тысячу лет назад в Испании.

— Вот именно, — заметил с невинным видом помощник верховного комиссара, — вопрос только, на каких условиях.

— Условия! — Кемаль Эффенди неожиданно повернулся к хозяйке, которая, сидя в напряженной позе, ожидала очередного приступа боли. — Если вы, мадам, оказали мне честь, пригласив в свой дом, разве я спрашиваю об условиях? Разве, пользуясь вашим гостеприимством, я стремлюсь стать в доме хозяином? Нет, мадам, я к этому не стремлюсь. То же и с нашими еврейскими друзьями. Они пользуются нашим гостеприимством — ахлан васахлан — добро пожаловать! Будем братьями. Гостей мы примем с распростертыми объятьями!

— Гости-то платные, — пробормотал Метьюс, но, к счастью, Кемаль Эффенди его не расслышал. Зато это слышал помощник верховного комиссара, который взял себе еще порцию плова.

— Да, мы их примем, как братьев, — продолжал Кемаль Эффенди, — как в славные дни Испанского халифата, по справедливому замечанию профессора. Что касается условий, то если они захотят завладеть нашим домом, мы этого не позволим.

— Ваша очередь, профессор, — подмигнул Метьюс.

— Я лично понимаю точку зрения нашего друга. Я всегда был против провокационных разговоров о еврейском государстве. Эти разговоры только расстраивают наших арабских друзей. Для меня Сион — это символ. А государство — это просто эгоистичный, старомодный предрассудок.

Кемаль Эффенди закивал:

— Как это справедливо сказано!

— Наши молодые фанатики стремятся к еврейскому большинству, — продолжал профессор. — Но разговоры о большинстве — сплошная провокация. Что значат цифры? Важен дух. В духе дружбы и понимания мы должны подходить к нашим арабским друзьям. Евреям чуждо насилие. Наша историческая миссия…

— Чушь, — проговорил Метьюс отчетливо.

На него уставились, но он был занят пловом.

— Не желаете ли еще немного? — прозвучал в наступившей тишине голос Джойс. — Хотя, боюсь, он несколько…