Восемь Драконов и Серебряная Змея
Шрифт:
— С техникой перевоплощения, может быть, и нет, а вот с искусством обмана — побольше моего, — задумчиво призналась А Чжу, осторожно сдвигая шлем Шэчи набок. — Я и не знала об этой… мелкой отвлекающей глупости. Может, мне и шлем сестрицы Вань перекосить?
— Всего должно быть в меру, — авторитетно заявил юноша под маской киданя. — Это тебе скажет любой ценитель оперы. Если в одежде актеров слишком много блеска, они попросту ослепят зрителя, и тот не увидит ничего, кроме невнятного мельтешения. Сделай их одеяния чрезмерно темными и мрачными, и постановка будет нагонять тоску. Присутствуй в облике актеров слишком много глупого и нелепого, и представление превратится в шутовской
— Тогда, добавлю ей в лицо бледности и синевы, и надену на горло окровавленную повязку, — рассудила А Чжу. — Стой спокойно, сестрица Вань, — под раздраженный вздох Му Ваньцин, она запустила руки в наплечную суму.
* * *
Домики небольшого села, даже, скорее, крупного хутора, невидяще пялились в никуда провалами выбитых окон. Зияющие проемы дверей, чьи створки валялись поодаль, сорванные с пазов, выглядели раскрытыми в крике о помощи ртами. На многих домах виднелись подпалины — селение пытались сжечь, но без особого усердия. Раздутый и смердящий труп коровы, над которым темным облачком вились мухи, валялся на одном из дворов, а на обочине утоптанной дороге, что вела из хутора, лежало уже человеческое тело. Вокруг разрубленной головы мертвеца темнела лужа засохшей крови.
— Я и не знала, что на перевале Яньмыньгуань остались ханьские селения, — пораженно пробормотала Му Ваньцин. Ее ладонь крепко сжимала руку мужа.
— Уже, наверное, не осталось, — с сожалением ответил юноша, глядя на мрачную картину уничтоженного хутора. — Кидани наверняка угнали в рабство всех, кого смогли. Ну, кроме несчастных, вроде него, — он указал на лежащий у дороги труп.
При жизни, тот был мужчиной средних лет, невысоким и тощим. Одеяние его — простые рубаха и штаны из некрашеной холстины, и стоптанные соломенные лапти, — было невзрачным до бедности, и на него не позарились ни находники, разграбившие хутор подчистую, ни угнанные в рабство односельчане убитого.
Спина лежащего лицом вниз мужчины была исполосована ударами плети. Глубокие кровавые раны исчерчивали тело мертвеца жутким подобием тигровых полос — избивавший крестьянина явно был не новичком с плетью, и даже не думал щадить свою жертву.
— Он не пытался сбежать, — сдавленно произнес Шэчи, приглядевшись. — Удар нанесен с седла, но не на скаку — голова расколота сверху, и точно посередине. Убийца подъехал к нему, остановился, и зарубил.
— Зачем? — с неверием в голосе спросила Ваньцин. — Зачем эта бессмысленная жестокость? Этот крестьянин должен был стать рабом, к чему киданям портить свою добычу?
— Не знаю, — медленно и напряженно ответил юноша. Его брови недобро хмурились, а глаза вцепились взглядом в распростертый на обочине труп. — Может, он был болен, или выказал неповиновение, и его решили сделать примером для остальных. Либо же и вовсе, кидани решили поразвлечься. Не думаю, что мы сможем узнать его судьбу, жена. Но мы можем другое, — повернувшись к любимой, он серьезно посмотрел в ее глаза, карие и ясные — единственную часть ее облика, не измененную искусством А Чжу.
— Мы можем запомнить эту смерть, — тяжело промолвил он. — Запомнить судьбу ни в чем не повинного человека, попавшего в лапы безжалостных захватчиков. Запомнить, и не допустить ее повторения. Прости нас, незнакомый крестьянин, — обратился он к телу, низко кланяясь ему. — Мы не можем похоронить тебя.
— Прости нас, незнакомец, — эхом повторила Ваньцин. — Не знаю, сможем ли мы отомстить за тебя — нам неизвестен твой обидчик. Но будь уверен, в грядущей битве мы покараем многих киданей за злодеяния их соотечественников. Пойдем, муж мой, — она вновь сжала ладонь юноши. — Время не ждет.
* * *
Около часа спустя, две неспешно плетущиеся фигуры показались неподалеку от лагеря армии Ляо. Вечернее солнце неярко бликовало на металле их доспехов, и старший ляоского караула, что охранял ворота, раздумал бить тревогу и отдавать приказ расстрелять нежданных гостей из луков — в очертаниях брони неизвестных угадывался традиционный киданьский орнамент в виде волчьих голов.
Стоило парочке добрести до ворот, как стала заметной бледность и изможденность двоих воинов. Их богатые доспехи были покрыты дорожной пылью и пятнами грязи, а мутные глаза глядели с тупым равнодушием. Один из мужчин поддерживал другого, то и дело спотыкающегося. Доковыляв до ворот, они замерли, чуть пошатываясь, напротив безмолвных часовых. Выступив вперёд, начальник караула с сомневающийся видом спросил что-то на лающем ляоском наречии.
— Поди прочь, грязный простолюдин, — невнятно прохрипел один из пришельцев. — Я не стану тратить свое время на мужичьё. Приведи кого-то выше тебя происхождением.
Кидань повторил свой вопрос, глядя все настороженнее. Его рука, словно невзначай, легла на рукоять сабли; ляоские солдаты, видя напряжение своего начальника, наставили на нежданных гостей копья. Воин в богатой броне, говоривший ранее, попытался что-то сказать, но, не успел он вымолвить и слова, как сухой, частый кашель одолел его. Справившись с взбунтовавшимся горлом, он сердито нахмурился, и, наставив на караульных трясущийся палец, снова вознамерился высказаться, как к беседе присоединился новый участник, подошедший из глубины лагеря — грузный низкорослый мужчина, чей доспех не уступал вычурностью броне новоприбывших, а чистотой и блеском — превосходил во много раз.
— Да это же славные братья Уголун и Угоху! — воскликнул он на приличном ханьском. Щекастое и бородатое лицо киданя просияло искренней радостью. — Вижу, Отец-Небо не оставил вас своей милостью, друзья — я сам видел, как под тобой убили коня, братец Уголун. Как тебе удалось выжить? — заинтересованно обратился он к замаскированной Му Ваньцин. Та промычала нечто невнятное.
— Мой брат был ранен в горло, и не может говорить, — захрипел Шэчи. Ваньцин, вновь замычав, утвердительно кивнула, тыча пальцем в окровавленную повязку на шее. — Мне тоже досталось — голова моя идёт кругом, а глаза с трудом различают вещи. Кто говорит со мной?
— Это генерал Пу Ши, — ответил толстяк. — Перед битвой, мы с тобой разделили чашу кумыса, братец Угоху, и уговорились выпить ещё раз, после победы, помнишь?
— Попить было бы неплохо, — прохрипел Инь Шэчи. Он неловко пошатнулся, с трудом сохранив равновесие. — Руку бы отдал за глоток воды.
— Конечно, конечно, — спохватился Пу Ши. — Воды доблестному генералу Угоху, живо! — грозно рявкнул он на караульных.
Солдаты почтительно поклонились, и один из них метнулся вглубь лагеря, вскоре вернувшись с кожаным бурдюком. Неуклюже приняв ёмкость, Шэчи жадно припал к ней, судорожно глотая и обливаясь. Выхлебав не менее половины, он с заметной неохотой оторвался от бурдюка, и передал его Му Ваньцин. Та приникла к кожаному сосуду с не меньшим пылом.