Восемь недель
Шрифт:
— Блять, да. — Я молился, чтобы она предложила это с тех пор, как я узнал о катке. Если и есть что-то, чем я никогда не насыщусь, так это фигурное катание. Я могу провести на льду целую неделю и не заскучать. Может быть, я немного замерзну и простужусь, но найду чем себя занять.
Ладно, неделя — откровенное преувеличение, но суть понятна.
— Они фигуристы? — я ловлю себя на том, что спрашиваю, когда она оттаскивает меня от парня, у которого теперь висит огромный вопросительный знак над головой. Да, чувак, я так же растерялся, когда ты начал со мной разговаривать.
— Нет, но
— Я не буду никого учить. — За исключением Софии, но она уже умеет кататься на коньках.
Какой облом. Представьте, какое удовольствие мы могли бы получить, катаясь на льду: София постоянно падает, но приходит в восторг, когда ей удается отойти на пару дюймов от бортиков. Я держу её близко к себе, пока учу кататься. Держу за руки во время катания, или она цепляется за мою руку…
Но её умение кататься на коньках также даёт преимущество… например, гонки. Да. Кто быстрее на льду? Я. Кому удобнее на коньках? Мне. Кто лучше играет в хоккей? Я, очевидно.
Также женщины, умеющие кататься на коньках, в моих глазах в миллион раз привлекательнее.
София смеется и прислоняет голову к моему плечу, в то же время её руки обвивают меня, чтобы удержать.
— Ты был бы худшим учителем из тех, что когда-либо существовали.
Я хватаю ртом воздух, моё сердце ужасно чувствует себя после предательства моей девушки. Да, девушки. Вы можете в это поверить? Потому что я точно не могу.
Ладно-ладно, я сказал, что мы не будем вешать ярлыки на наши отношения, пока она не почувствует себя в них достаточно комфортно, но это не значит, что я не могу называть её своей девушкой.
Ведь она моя.
— Я хочу, чтобы ты знала, что я отличный учитель, большое спасибо.
— Возможно, в твоих мечтах, — её голова поворачивается, когда она смотрит на меня с улыбкой дьяволёнка. Затем выражение её лица смягчается, ее нижняя губа выпячивается, когда она дуется на меня. — Это задело твои чувства?
Я киваю. Это не так, но ей не нужно об этом знать.
— Есть только одна вещь, которая могла бы сейчас унять боль в моем сердце.
София поднимает брови. Я отвожу взгляд, смотрю на тёмное небо и тяжело, немного драматично вздыхаю.
— Тебе придется меня поцеловать.
Она смеётся с фыркающим звуком.
— Тебе что, двенадцать? — я снова киваю, потому что нет, но почему бы и да. — Ты получишь поцелуй, когда заслужишь его.
Как чертовски грубо. Я снова смотрю на неё и вижу, что она смотрит вперед, чтобы убедиться, что мы не наткнемся на каких-нибудь незнакомцев. Я бы тоже так сделал, но я как бы занят. Я восхищаюсь Софией. По крайней мере, теперь я больше не являюсь мерзавцем, когда смотрю на неё, и мне больше не нужно это скрывать.
— Моё присутствие в твоей жизни дает мне право получить столько поцелуев, сколько я хочу.
Она не реагирует на мои слова, потому что не хуже меня знает, что мы не поцеловались ни разу с тех пор, как у нас сложились какие-то настоящие отношения. Справедливости ради, не прошло и дня, но, по словам парня, которым я был до того, как София вернулась в мою жизнь, мне не понадобилась бы даже секунда, чтобы решиться на поцелуй. Я бы не колебался и не боялся что-нибудь испортить.
В конце
— Почему ты не сказала мне, что здесь есть каток? — спрашиваю я, поскольку осталось два человека, чтобы получить наши коньки. — Я бы взял свои.
Вы знаете, дорогие, острые как блейзер. Хорошие.
— Ага? По-твоему лететь обратно в Нью-Сити, чтобы взять свои коньки и вернуться сюда, чтобы покататься, стоит того?
Я качаю головой.
— Они в моем чемодане. Думаешь, я пойду куда-либо без своих драгоценных коньков?
София одержима цветом глицинии. Она никуда не пошла бы, если бы на ней не было хотя бы одной вещи такого цвета. А я одержим катанием на льду, поэтому мои коньки следуют за мной, куда бы я ни пошёл.
— О нет, теперь мне придется изменять своим детям.
— Ты будешь жить, — смеётся она, а затем начинает говорить с работником ледовой арены. Через некоторое время София поворачивается ко мне.
— Какой у тебя размер коньков? — спрашивает она.
— Примерно 9[15].
Честно говоря, это всегда зависит от бренда. У меня 9, но они от CCM. Мои предыдущие были 8,5[16] от Bauer.
— Черные или белые?
— Без разницы. Это коньки.
Те, которыми я «владею» только примерно час. Не то чтобы сейчас я стремился победить «Солнечных дьяволов» или «Соколов», и в это время игру транслируют по телевидению. Черт, даже тогда они были бы просто коньками. Главное, что они не ярко-розовые или голубые, или любого другого сумасшедшего цвета, а так мне все равно.
София кивает, затем сообщает парню мой размер. Он что-то спрашивает, на что София отвечает:
— Die in Hell.
Я почти задыхаюсь от шока. Какого хрена она сказала случайному незнакомцу умереть в аду? Чем этот бедняга заслужил это?
Он исчезает на секунду, вероятно, чтобы взять коньки.
— Какого хрена, София? — она смотрит на меня, её брови сдвинуты в замешательстве. — Почему ты сказала ему умереть в аду?
Ей требуется секунда, чтобы понять сказанное, и когда мои слова, наконец, доходят до неё, она начинает смеяться. Настоящий смех, привлекающий внимание окружающих, потому что каждый-вокруг-нас-поворачивается-посмотреть, кто-такой-шумный.
Я не понимаю. Что смешного в том, что я спросил…
— Ты же не сказала ему умереть в аду, не так ли?
Она качает головой, сжимая губы, чтобы не рассмеяться.
— Я сказала ему, что нам нужны более яркие.
— Значит, «hell» означает «светлый»? — София кивает. — Ну… Я так и думал, что ад светлый? Со всем огнём и… только огнём. Кроме этого, я бы сказал, что там довольно темно.
— А я думала, что люди, занимающиеся архитектурой, умны. Думаю, я была неправа.
Я подношу руку к её лицу, приподнимая голову своим указательным пальцем, чтобы потребовать от неё извинения, когда парень из регистратуры возвращается. Я издаю внутренний стон разочарования, когда парень возвращается и передаёт наши коньки Софии.