Восемьдесят восемь дорог
Шрифт:
— Какой мальчишка? Зачем мальчишка? Зачем туда-сюда ходить? Садись на место!
Я вежливо обошел сердитого проводника и отправился по составу. Не мог же он, этот Игнат, выпрыгнуть на ходу!
Игната я нашел в самом последнем вагоне. Положив щеку на ладонь, он задумчиво смотрел в окно. Возле ног Игната белел полотняный, по-хозяйски уложенный мешок и лежала суковатая палка из молодого ореха. Наверно, от собак.
Я сделал вид, будто не заметил мешка Игната и вообще не догадывался, что он навострил лыжи.
— Ах, ты здесь! — сказал я. — Пойдем
Игнат молчал.
— Чего же ты сидишь?
В ответ опять ни слова.
— Не понимаю я тебя, Игнат. Сказал — поеду. А сейчас снова в кусты смотришь.
— Я, Александр Иванович, в кусты не смотрю. Я вам все рассказывал.
— Но ты же согласился ехать?
— Это мать за меня согласилась. Вы сами знаете…
Издали загудел наш паровоз. Гулкое эхо побежало по железным крышам, спрыгнуло с вагона и умчалось в горы. Поезд замедлял ход. Раздумывать было некогда.
— Ну что ж, Игнат, — сказал я. — Дело твое. Не хочешь быть с нами, езжай сам. Мы тебя не держим. Только давай все честно и открыто. Пошли к ребятам.
Поднял ли Игната с места гудок, который сообщал о конце пути и звал всех к порядку, или мои слова — не знаю. Игнат встал, молча бросил на плечо свой мешок и пошел к двери.
Мы шли из одного лязгающего железом тамбура в другой. Машинист не рассчитал времени. Паровоз снова пыхтел изо всех сил. Вагоны озабоченно цокали на стыках и покачивались. Хватаясь на ходу за что попало, мы с Игнатом добрались, наконец, до своего вагона. Ребята уже собрали в кучу вещи, нацепили рюкзаки. Они поглядывали на нас и молчали. Мы тоже молчали.
Я сказал Муслиме, чтобы ребята никуда не ходили и ждали меня, а сам отправился разыскивать Игната. В нашем вагоне его и в самом деле не было. Уборные были уже закрыты, а на запыленных подножках гулял только ветер… Молодой усатый проводник, который собирал в тамбуре окурки в совок, оказался нервным и вспыльчивым. Он даже не выслушал меня как следует и сразу начал кипятиться и кричать:
— Какой мальчишка? Зачем мальчишка? Зачем туда-сюда ходишь? Зачем куришь? Садись на место!
Я вежливо обошел сердитого проводника и отправился по составу. Не мог же он, этот Игнат, выпрыгнуть на ходу!
Игната я нашел в самом последнем вагоне. Положив щеку на ладонь, он задумчиво смотрел за окно. Возле ног Игната белел полотняный, по-хозяйски уложенный мешок и лежала суковатая палка из молодого ореха. Наверно, от собак.
Я сделал вид, будто не заметил мешка Игната и вообще даже не догадывался, что он навострил лыжи.
— Ах, ты здесь! — сказал я. — Пойдем скорее. Сейчас Орджоникидзеабад.
Игнат молчал.
— Чего же ты сидишь?
В ответ опять ни слова.
— Не понимаю я тебя, Игнат. Сказал — поеду. А сейчас снова в кусты смотришь.
— Я, Александр Иванович, в кусты не смотрю. Я вам все рассказывал.
— Но ты же согласился ехать?
— Это мать за меня согласилась. Вы сами знаете…
Издали загудел наш паровоз. Гулкое эхо побежало по железным крышам, спрыгнуло с вагона и умчалось
— Ну, что ж, Игнат, — сказал я. — Дело твое. Не хочешь быть с нами, езжай сам. Мы тебя не держим. Только давай все честно и открыто. Пошли к ребятам.
Поднял ли Игната с места гудок, который сообщал о конце пути и звал всех к порядку, или мои слова — не знаю. Игнат встал, молча бросил на плечо свой мешок и пошел к двери.
Мы шли из одного лязгающего железом тамбура в другой. Машинист не рассчитал времени. Паровоз снова пыхтел изо всех сил. Вагоны озабоченно цокали на стыках и покачивались. Хватаясь на ходу за что попало, мы с Игнатом добрались, наконец, до своего вагона. Ребята уже собрали в кучу вещи, нацепили рюкзаки. Они поглядывали на нас и молчали. Мы тоже молчали.
По следам легенды
Мы сидим в летней чайхане и ждем машину. Чайхана у таджиков что-то вроде делового центра. Тут нанимают бродячих штукатуров, «обмывают» покупки, обедают, спят, пишут стихи. Все, что делают в чайхане, перечислить трудно. Но больше всего тут ждут. С утра до вечера люди томятся возле своих узлов и караулят попутную машину.
Едва на улице запылит грузовик, за ним устремляется шумная бестолковая толпа пассажиров. Одни бегут рядом с кабиной, что-то кричат шоферу и размахивают руками, другие действуют более решительно. Они с ходу бросают за борт свои мешки, а потом, изловчившись, прыгают туда сами.
Но шофер вытряхивает непрошеных пассажиров, а сам поворачивает куда-то в проулок и скрывается в тучах пыли. Это городская машина. Она поехала за известкой или углем.
Я тоже несколько раз бегал за машинами. Нам ехать в сторону Нурека — туда, где среди скал строится огромная ГЭС. Шоферы нас не берут. Даже те, с которыми нам по пути. Они боятся растерять нас по дороге. Это может случиться. Кузова машин завалены досками, гремящими, как танки, рельсами, мотками проволоки. На некоторых машинах развеваются красные флажки. К этим машинам нас вообще не подпускают. Шоферы везут аммонал — взрывать скалы.
Я устал от бесполезной беготни за машинами. Поручил ребятам следить за дорогой, а сам вынул тетрадку, подвернул ноги калачиком и стал писать. Сегодня вечером надо отправить в редакцию первую заметку. Я писал в своей походной тетрадке и поглядывал по сторонам. Сейчас полдень, и людей в чайхане еще мало. Лениво булькал огромный самовар с медалями на медном боку. Рядом на толстой доске чайханщик резал длинные ниточки морковки для плова.
Скоро затрещит в котле баранина, зафыркает горячими пузырями рис, потечет по улицам и переулкам душистый запах плова. И тогда уже не устоит никто — ни женатый, ни холостой. Поглядывая на часы, придут минута в минуту конторские служащие, прошумят плиссерованными юбками продавщицы из соседнего магазина, притащатся какие-то взъерошенные дядьки с обвисшими карманами. Прилетит к заветному котлу и стая ос. Плова осы не едят. Они тут для компании и собственного удовольствия.