Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
Очевидно, ввиду одноразового питания на всём пути следования, баланда была достойна более лестного названия. Густой, наваристый суп с картошкой и горохом вполне заслуживал названия первого блюда, а каша, рассыпуха из гречневой крупы с большим количеством масла, напоминала кашу домашнего приготовления.
Поели, стало значительно теплее. Укладываемся спать. Сон прерывается на каждой остановке непременным обстукиванием вагона, громким стуком подкованных сапог солдат на крыше.
И когда только они спят? И не надоело им это?
Днём решил немного поспать — ночь вымотала до конца. Попросил одного из бывших секретарей Московского комитета комсомола немного подежурить и разбудить в случае неожиданной «ревизии наличности» или выдачи питания.
Только задремал — будит.
— Вот, гайка, валялась на полу, не знаю, откуда взялась. Ребята хотели выбросить в окно, а я не дал!
Начали искать, откуда она могла взяться. Оказалось, ею с внутренней стороны вагона был закреплён болт, на котором висит щеколда, закрывающая раздвижную дверь вагона.
Таким образом, оказалось, что мы едем в вагоне с фактически открытой дверью. Стоит толкнуть болт — и он полетит под откос. Тогда отодвигай дверь и… врассыпную, кто куда!
Вот тебе и обстукивание на каждой остановке, вот тебе и проверки на больших и маленьких станциях! А запора-то и нет. И никто не подумал его проверить!
Как же это вы прохлопали, гражданин капитан? А ведь за это можно не только лишиться погон, но и под суд пойти! Иди потом, доказывай, что ты не верблюд. Ведь ты же не сумеешь доказать, что не намеревался совершить тягчайшего преступления. Ведь в том и сила произвола, что культивируется и всемерно поощряется во имя бдительности подозрительность и недоверие к человеку.
В 1964-м году в газете «Правда» от 13-го декабря в статье Карпинского и Яхневича «Это случилось в Армавире» мне бросилась в глаза фраза: «Если вина Гаськова не доказана, то не доказана, мол, и его невиновность, не доказано, что он не намеревался совершить преступление только потому, что он «не доказал» обратного и не лишён личных недостатков — это гримаса той самой «философии» произвола, которая была свойственна периоду культа личности».
В то время я мыслил несколько примитивнее, утилитарнее, без обобщений, сделанных в статье, без отыскания основной причины, а потому ограничился тем, что подумал словами моих следователей: «был бы человек, а дело найдётся». Ведь ты-то, гражданин капитан, есть налицо, а раз есть, то и дело будет, да ещё и при таких веских уликах. А то, что ты об этом даже не думал, никого не касается. Докажи, что у тебя в мыслях этого не было. Вот то-то и оно, что этого ты не докажешь!
Да, дело получается серьёзное. Навернуть гайку на болт никак не удаётся, он уже успел от тряски вагона утонуть заподлицо с брусом обвязки двери. Побаиваемся, что до ближайшей станции он выскочит совсем. Тогда — совсем беда. Конвой обнаружит
«Философия» произвола восторжествует, она будет иметь вещественное подкрепление. И никакие силы не смогут остановить карающую руку «правосудия».
На остановке стучу в дверь ногой, громко зову начальника конвоя. С визгом отодвигается дверь. По лесенке поднимаются капитан с двумя помощниками. Их охраняет пулемёт, стая собак, солдаты с автоматами.
— В чём дело, говори!
— Вот, гайка, гражданин начальник!
Начальник и солдаты явно растеряны, принимают меня за сумасшедшего.
— Говори, в чём дело, б…, не тычь мне гайку. Сам вижу, что гайка, а не автомат. Говори, кто?
— Гайка от запора, гражданин начальник!
При открывании двери никто не заметил, что выдернулся болт и упала на землю щеколда. Её поднял собаковод и, протягивая в вагон, отчаянно завопил:
— Это ж побег, товарищ капитан!
Капитан наконец сообразил, что это за гайка и коротко приказал:
— Старшего — в наручники!
— За что, гражданин начальник?
— Кто отвернул? Кто готовил побег? Говори, фашистская проститутка!
— Она сама отвернулась, ведь без контргайки!
— Одевай наручники! — командует солдату.
— Руки! — командует солдат.
Щёлк, щёлк, — и я в кандалах.
— Гражданин начальник, бежать никто не собирался, гайка отвернулась сама, это технически вполне допустимо. Старшой здесь ни причём, гайку нашёл я! — зачастил бывший работник МК комсомола.
— Молчать, фашистская гадина! А ну-ка, вторую пару браслеток!
Нежданный защитник разделил мою участь. На руках и у него заблестели наручники.
И вдруг нависшую тишину прорывает стоголосый крик. Вразнобой, истерично, кто во что горазд:
— Не правильно, они не виноваты! Никто бежать не собирался! Гайка отвинтилась сама! Одевайте наручники всем!
Громко залаяли собаки, солдаты и капитан попятились, оглушённые криком. Пулемёт задрал хобот, солдаты сжали автоматы. Общая секундная растерянность. Перекрывая общий крик, начальник, выхватив пистолет и размахивая им, кричит:
— Молчать! Перестреляю, как собак!
Шум погас.
— Вам (это мне и секретарю) — стоять на месте, всем остальным, с вещами, направо, марш!
И началось уже знакомое. Простучали, осмотрели, перегнали, посчитали. Ничего не нашли, счёт сошёлся, криминала нет, за исключением гайки.
Начальник конвоя явно отошёл. Все люди налицо, стенки, пол, потолки целы и невредимы.
До его сознания стало доходить, что нужно скорее что-то делать — поезд задерживать нельзя. Срыв графика вызовет необходимость писать рапорт о случившемся, а он уже начал понимать, что всё это далеко не в его интересах.