Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
Вот уж о ком можно сказать без прикрас, что жизнь свою без труда они не мыслили. И не из-за куска хлеба, не потому, что это долг, а потому, что без работы тоскливо, томительно жить. И не потому, что работа была для них единственным средством отгородиться от окружающей мерзости, забыть своё бесправие. И не потому только, что это было их естественной физиологической потребностью. Нет, не только это! Тысячи и тысячи таких же, как и они, подсознательно, без всякого анализа, не мыслили своего существования без непрерывного вызова стихийным силам природы,
Это были люди, действительно возвеличивающие гордое имя ЧЕЛОВЕКА-ТВОРЦА!
И вот красавица — гидравлическая турбина — «турбинка», как мы её называли, готова. Она поблёскивает алюминиевым корпусом, её хочется погладить, согреть теплом своих рук. И её таки гладили, ласкали, согревали. В ней наш труд, ум, знания, жизненный опыт сплочённого и дружного коллектива. С ней жалко расставаться.
Выехали в пионерлагерь. Строительство дома, подсобных помещений закончено, приступили уже к отделочным работам. Палатки вынесли за пределы территории лагеря. Вместо столбиков с проволокой установлена на цементных основаниях красивая металлическая решётка, выкрашенная алюминиевой краской. Решётка тянется до проточного пруда, образованного плотиной. Сооружены главные ворота с постоянной резной надписью: «Добро пожаловать!» и тремя шпилями, на которых со дня открытия будут развеваться подсвеченные снизу красные полотнища флагов.
Вокруг палаток — никакого забора — просто забиты колышки с красными флажками — обычная лагерная «запретка». Три надзирателя (ТОЛЬКО ТРИ!!!) на двести человек заключённых. Казарма этого караула в деревянном сарае, метрах в пятидесяти от запретки.
Так и живут. Утром и вечером — поверка. Работают от зари до темна. За всё время ни одного человека не возвратили в лагерь за какую-либо провинность. Или надзиратели были покладистые или, в самом деле, нарушений не было. Скорее всё же — последнее.
Кормили хорошо, разрешали ловить рыбу, собирать первые ягоды и грибы, для чего ежедневно выделяли группы людей человек по десять-пятнадцать. У походных кухонь орудуют девчата. Живут они в отдельных палатках. За нравственностью наблюдает женщина-надзиратель, жена коменданта Промколонии. Вполне естественно, что уследить и предотвратить связи мужчин с женщинами в созданных условиях было весьма проблематично.
И не удивительно, что с частью женщин Промколонии пришлось вскоре расстаться — они были этапированы в колонии для матерей.
Турбину установили. Подсоединили генератор. Опробовали. Крутится, даёт ток. Устанавливаем столбы, натягиваем провода, делаем разводку по всему дому, подсобным помещениям, иллюминируем ворота. В лагере есть электрический свет!
Отделочные работы ведутся и днём и ночью. Настелили паркет, и он заиграл как мозаика. Лиственница исключительна по своей красоте.
Стали подвозить столы, стулья, шкафы, вешалки из столярного цеха, железные кровати, дверные ручки — из слесарного. Портняжная мастерская полностью переключена на пошив наволочек, простынь, оконных
Завтра открытие лагеря. Хотелось бы хоть одним глазком посмотреть на всё, что сделано нашими руками. Увидеть детей, их матерей, узнать, нравится ли им. Ведь это самая важная оценка. А человек, даже самый скромный, не лишён присущей всем некоторой гордости за сделанное им.
— А ведь это сделали мы, это сделал я! — и если даже не скажет вслух, то уж непременно подумает.
Это не хвастовство, не бахвальство — это выражение своего достоинства и необходимости для общества. Для людей.
Вечером Половинкин сообщает:
— Завтра поедете в пионерлагерь. Разрешено надеть не лагерную одежду!
Батуров, Пастухов, Медведев, Хрунков, Гителис, Голубцов оделись как на банкет, даже галстуки нацепили. Им это легко было сделать — они все жители Улан-Удэ. Мне, Трубнику, Овсянникову, Кошелеву и Оберландеру выдали по этому случаю брюки и гимнастёрки первого срока и кирзовые сапоги. Всего нас набралось со столярами, слесарями, портнихами, человек за тридцать. Среди нас баянист, инструктор КВЧ. Сопровождает только один надзиратель, да и тот сидит в кабине шофёра и без винтовки.
В пионерлагерь прибыли часов в десять утра.
В лесу установлены четыре длинных самодельных стола, человек на пятьдесят каждый, такой же стол установлен метрах в семи-десяти от торцов первых четырёх — поперёк последних. Все столы накрыты простынями. На столах, в бутылках и кружках — цветы, еловые ветки. Невдалеке — походная кухня.
Появляются Гаськов, Лермо, Ведерникова, Круглова, Серёдкин, начальница медчасти Ревунова. Все в военной форме, с медалями. С ними несколько человек в штатском.
Приглашают всех за столы. Батурова, Пастухова, Голубцова и даже меня с Медведевым сажают рядом с. собой.
— Мы собрали вас по случаю окончания работ, — так начал «митинг-банкет» начальник лагерей Бурят-Монголии Гаськов. — Лагерная администрация выносит вам благодарность. Наверное, и дети, для которых всё это построено, также останутся довольными. Ведь правда, получилось совсем неплохо? Все вы работали хорошо, с выдумкой, с огоньком. Мы решили всем, принимавшим участие в строительстве, выдать денежное вознаграждение, разрешить свидания с родными вместо одного — два раза в месяц, будут практиковаться отпуска к родным в праздники до трёх суток. Довольны?!
— Спасибо, спасибо, — раздалось в ответ.
Нельзя сказать, что этот «подарок» был чем-то исключительным и характеризовал особую либеральность лагерной администрации. В правилах содержания заключённых в промколониях всё это было предусмотрено и оговорено, но далеко не всегда выполнялось. Но об этом сейчас как-то не хотелось никому думать, а нам, «врагам народа», на которых эти «блага» вообще не распространялись, тем паче. Неожиданность всего творящегося отодвинула куда-то на задний план ежедневную боль и горе. Никому не хотелось теребить незаживающие раны.